Три товарища
Шрифт:
– Извините, – сказал Орлов, бросив на меня быстрый выразительный взгляд, – дела…
Он поклонился блондинке и поцеловал ей руку.
В баре были Валентин, Кестер, Ленц и Фердинанд Грау. Я подсел к ним и заказал себе полбутылки рома. Я все еще чувствовал себя отвратительно.
На диване в углу сидел Фердинанд, широкий, массивный, с изнуренным лицом и ясными голубыми глазами. Он уже успел выпить всего понемногу.
– Ну, мой маленький Робби, – сказал он и хлопнул меня по плечу, – что с тобой творится? –
– Ничего? – Он внимательно посмотрел на меня, потом снова спросил: – Ничего? Ты хочешь сказать, ничто! Но ничто – это уже много! Ничто – это зеркало, в котором отражается мир.
– Браво! – крикнул Ленц. – Необычайно оригинально, Фердинанд!
– Сиди спокойно, Готтфрид! – Фердинанд повернул к нему свою огромную голову. – Романтики вроде тебя – всего лишь патетические попрыгунчики, скачущие по краю жизни. Они понимают ее всегда ложно, и все для них сенсация. Да что ты можешь знать про Ничто, легковесное ты существо!
– Знаю достаточно, чтобы желать и впредь быть легковесным, – заявил Ленц. – Порядочные люди уважают это самое Ничто, Фердинанд. Они не роются в нем, как кроты.
Грау уставился на него.
– За твое здоровье! – сказал Готтфрид.
– За твое здоровье! – сказал Фердинанд. – За твое здоровье, пробка ты этакая!
Они выпили свои рюмки до дна.
– С удовольствием был бы и я пробкой, – сказал я и тоже выпил свой бокал. – Пробкой, которая делает все правильно и добивается успеха. Хоть бы недолго побыть в таком состоянии!
– Вероотступник! – Фердинанд откинулся в своем кресле так, что оно затрещало. – Хочешь стать дезертиром? Предать наше братство?
– Нет, – сказал я, – никого я не хочу предавать. Но мне бы хотелось, чтобы не всегда и не все шло у нас прахом.
Фердинанд подался вперед. Его крупное лицо, в котором в эту минуту было что-то дикое, дрогнуло.
– Потому, брат, ты и причастен к одному ордену, – к ордену неудачников и неумельцев, с их бесцельными желаниями, с их тоской, не приводящей ни к чему, с их любовью без будущего, с их бессмысленным отчаянием. – Он улыбнулся. – Ты принадлежишь к тайному братству, члены которого скорее погибнут, чем сделают карьеру, скорее проиграют, распылят, потеряют свою жизнь, но не посмеют, предавшись суете, исказить или позабыть недосягаемый образ, – тот образ, брат мой, который они носят в своих сердцах, который был навечно утвержден в часы, и дни, и ночи, когда не было ничего, кроме голой жизни и голой смерти. – Он поднял свою рюмку и сделал знак Фреду, стоявшему у стойки:
– Дай мне выпить.
Фред принес бутылку.
– Пусть еще поиграет патефон? – спросил он.
– Нет, – сказал Ленц. – Выбрось свой патефон ко всем чертям и принеси бокалы побольше. Убавь свет, поставь сюда несколько бутылок и убирайся к себе в конторку.
Фред кивнул и выключил верхний свет. Горели только лампочки под пергаментными абажурами из старых географических карт. Ленц наполнил бокалы:
– Выпьем, ребята! За то, что мы живем! За то, что мы дышим!
– Это так, – сказал Фердинанд. – Только несчастный знает, что такое счастье. Счастливец ощущает радость жизни не более, чем манекен: он только демонстрирует эту радость, но она ему не дана. Свет не светит, когда светло. Он светит во тьме. Выпьем за тьму! Кто хоть раз попал в грозу, тому нечего объяснять, что такое электричество. Будь проклята гроза! Да будет благословенна та малая толика жизни, что мы имеем! И так как мы любим ее, не будем же закладывать ее под проценты! Живи напропалую! Пейте, ребята! Есть звезды, которые распались десять тысяч световых лет тому назад, но они светят и поныне! Пейте, пока есть время! Да здравствует несчастье! Да здравствует тьма!
Он налил себе полный стакан коньяку и выпил залпом.
Ром шумел в моей голове. Я тихо встал и пошел в конторку Фреда. Он спал. Разбудив его, я попросил заказать телефонный разговор с санаторием.
– Подождите немного, – сказал он. – В это время соединяют быстро.
Через пять минут телефон зазвонил. Санаторий был на проводе.
– Я хотел бы поговорить с фройляйн Хольман, – сказал я. – Минутку, соединяю вас с дежурной.
Мне ответила старшая сестра:
– Фройляйн Хольман уже спит.
– А в ее комнате нет телефона?
– Нет.
– Вы не можете ее разбудить?
Сестра ответила не сразу:
– Нет. Сегодня она больше не должна вставать.
– Что-нибудь случилось?
– Нет. Но в ближайшие дни она должна оставаться в постели.
– Я могу быть уверен, что ничего не случилось?
– Ничего, ничего, так всегда бывает вначале. Она должна оставаться в постели и постепенно привыкнуть к обстановке.
Я повесил трубку.
– Слишком поздно, да? – спросил Фред.
– Как, то есть, поздно?
Он показал мне свои часы:
– Двенадцатый час.
– Да, – сказал я. – Не стоило звонить.
Я пошел обратно и выпил еще.
В два часа мы ушли. Ленц поехал с Валентином и Фердинандом на такси.
– Садись, – сказал мне Кестер и завел мотор «Карла».
– Мне отсюда рукой подать, Отто. Могу пройтись пешком.
Он посмотрел на меня:
– Поедем еще немного за город.
– Ладно. – Я сел в машину.
– Берись за руль, – сказал Кестер.
– Глупости, Отто. Я не сяду за руль, я пьян.
– Поезжай! Под мою ответственность.
– Вот увидишь… – сказал я и сел за руль.
Мотор ревел. Рулевое колесо дрожало в моих руках. Качаясь, проплывали мимо улицы, дома наклонялись, фонари стояли косо под дождем.
– Отто, ничего не выходит, – сказал я. – Еще врежусь во что-нибудь.
– Врезайся, – ответил он.
Я посмотрел на него. Его лицо было ясно, напряженно и спокойно. Он смотрел вперед на мостовую. Я прижался к спинке сиденья и крепче ухватился за руль. Я сжал зубы и сощурил глаза. Постепенно улица стала более отчетливой.