Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек
Шрифт:
— Думаю, ты не станешь уверять меня, что позабыл о том, как я читал тебе в твоей квартире наброски повести, которую мы с тобой обсуждаем и сейчас. Это ты должен помнить!
— Во сколько ты пришел ко мне?
— В шесть. Читать начал в половине седьмого. Закончил чтение в половине девятого. Все это время мы не покидали квартиры. Потом я отвез тебя к Франку, по дороге мы обсуждали способы уничтожения тетки, ты был настолько любезен, что признал мой способ кретинским и пообещал изобрести что-нибудь более подходящее. Действительно, газ лучше. Это я должен признать. А твое алиби — просто пальчики оближешь. Большое тебе за него спасибо.
— Это алиби я придумал только сегодня. В то время как ты читал,
— Около семи звонила Майка, но я сказал ей, чтобы она не мешала нам, и положил трубку.
— Это я помню. А кто-нибудь еще звонил?
— Не звонил. А что?
— Наверняка не звонил?
— Наверняка! Только после того, как я кончил чтение, мы позвонили Франку. Примерно в половине девятого.
— Ты не помнишь, о чем я говорил с Франком?
— О чем же еще? О том, что хочешь выпить! Франк всячески отнекивался, но в конце концов согласился на то, чтобы ты приехал к нему и выпил все, что у него было дома. Ты пообещал немедленно появиться, и тогда я отобрал у тебя трубку, чтобы поговорить с Франком. Я спросил у него, не согласится ли он издать у нас переделанный в повесть его сценарий «Четырехтакта». Он ответил мне, что после пяти лет, проведенных в Издательстве, ему противна сама мысль о сотрудничестве с нами. У него до сих пор оскомина от графоманских текстов и кроме всего этого просто нет времени на перелицовку сценария. Я сказал ему, что переложение уже сделал сам, ему остается только просмотреть повесть и подписать договор на половину гонорара. Выгодное дельце для него. И услышал в ответ, что если я привезу рукопись еще сегодня вместе с договором на восемьдесят процентов гонорара, он, может быть, и согласится. Намекнул, что именно столько ему предлагала какая-то газета. Я сказал ему, что рукопись и договор у меня с собой, и я могу передать их ему, заменив пятьдесят процентов на восемьдесят. В роли курьера должен был выступить ты. На этом мы закончили переговоры. Я переправил в договоре цифру гонорара, мы вышли на улицу и поехали к Франку. По дороге беседовали об убийце и его тетке, у дома Франка я отдал тебе рукопись и договор, и мы распрощались. Держу пари, что Франк даже не взглянул на рукопись.
— Не помню, чтобы он ее читал, просто бросил в ящик стола. Но он согласится на издание, будь спокоен.
— Я тоже так думаю. Восемьдесят процентов гонорара за просто так на дороге не валяются, — с горечью произнес Густав.
— Заработаешь и ты, не ломай голову. Я совершенно уверен, что эта халтура будет пользоваться успехом, — успокаиваю я его.
— Это будет прекрасная повесть, — протестует Густав. — Я переделал все начало. Действие будет происходить в Зоо…
— Мне это не интересно. У меня более острые проблемы. Пока! Я прощаюсь и покидаю пыльные пороги Издательства. Ловлю такси и прошу отвезти меня к Опольскому.
7
Звоню трижды, прежде чем Опольский наконец решается отворить мне. При виде хозяина — застываю в недоумении. Опольский встречает меня в старомодном дамском платье свободного покроя, шелковом в горошек, с воротником, обшитым кружевами. Из-под платья виднеются тонкие старческие ноги в чулках и стоптанных домашних туфлях. Искусственные челюсти Опольского стискивают остывшую трубку. Под мышкой у него газета.
— Входи, — приглашает он. — Пришел убедиться, что у меня дома действительно нет телефона? Пожалуйста, проверяй!
Вводит меня в кабинет, движением руки указывает на раскрытую дверь спальни. Но искать аппарат мне не нужно, уже на улице я убедился, что телефонный кабель к вилле не протянут.
Жилище Опольского обставлено солидно, даже богато. Но видно, что уже много лет это богатство никому не служит. Некому нежиться в массивных кожаных креслах, никто не проверяет ход времени на роскошных
— Если ты намерен побеседовать со мной, пойдем на кухню, — заявляет Опольский, — манная каша может пригореть.
Похоже, что кухня — единственное жилое помещение в этом доме. В центре ее громоздится плетеное кресло-качалка, вокруг которого валяются на полу газеты и исписанные листки бумаги. Сразу видно, что это любимое место Опольского, разумеется, в те часы, когда он находится дома. Умывальник забит чистыми кастрюлями и тарелками. На газовой печке в небольшой кастрюльке дозревает манная каша. Опольский мешает кашу ложечкой, отставляет кастрюльку в сторону, выключает газ.
— Одно мне неясно, — говорит Опольский, — как там было с ключом?
— Я уже рассказывал вам, — объясняю я. — Запасной ключ от канцелярии, подходящий также и к дверям моей квартиры, постоянно находится в нише под гидрантом. Этот кто-то, с кем черная беседовала по телефону, велел ей пойти в канцелярию, открыть дверь этим ключом и подождать его прихода. Черная выполнила все эти поручения.
— Но Нусьо попал туда еще до нее. Каким способом?
— Таким же самым. Подслушал разговор, поднялся на этаж канцелярии, вынул ключ из ниши и открыл себе дверь.
— А после всего этого снова спрятал ключ? Мало вероятно! Если он пришел воровать, то не стал бы оставлять ключ снаружи, разумнее было бы взять его с собой и закрыть дверь, чтобы никто не мог поймать его на месте преступления. Но если это так, каким же способом могла попасть в канцелярию дама в черном? — вопрошает Опольский.
— А может быть, он взял ключ, но забыл захлопнуть дверь? Черная не нашла ключа, но обнаружила, что дверь незаперта. Тот, кто пришел вслед за нею, то есть убийца — тоже застал двери открытыми. Даже если она захлопнула их, он мог постучать, и она бы ему открыла, так как ожидала его. Нусьо к этому времени был уже убит, если это черная застрелила его, или погиб только чуть позже, когда убийца промахнулся, если принять за аксиому, что убийца покончил с нею в канцелярии и только потом перенес ее труп этажом выше в квартиру.
— Я не верю, что Нусьо взял ключ с собою и забыл захлопнуть дверь, и не верю, что открыв дверь, он положил ключ обратно в нишу для следующего визитера. Не могу поверить и в то, что он открыл дверь черной, если она постучала в канцелярию, не обнаружив ключа в нише. Все должно было произойти иначе.
— Вы правы, — соглашаюсь я с Опольским. — Но как именно?
— Кто еще имеет такой ключ? Сколько ключей вообще существует в природе?
— Ох, по меньшей мере — пять. И один из них находится у вас.
Опольский бросает взгляд на связку ключей, лежащую на парапете окна. Следую за его взглядом и замечаю среди нескольких ключей знакомый.
— Да, действительно, не знаю только, зачем я ношусь с ним. Кто еще владеет ключами? — спрашивает Опольский.
— Второй ключ у меня, третий у моей секретарши, четвертый лежит под гидрантом, пятый находится у уборщицы. Если она забывает его дома, то пользуется ключом из-под гидранта.
— Она бывает ежедневно?
— Да, сначала наводит порядок в канцелярии, а около девяти поднимается прибраться в квартире.