Три века Яна Амоса Коменского
Шрифт:
«Клир не учит, а портит народ своим развратом, связанным с богатством, — гневно бросает слова Ян Гус. — Так надо отнять у него богатство! Преемники Христа должны быть бедны, как апостолы. А они, наоборот, только о том и думают, как бы еще увеличить свои богатства, для чего рассылают продавцов индульгенций и хищных монахов, которые устраивают никому не известные празднества, выдумывают чудеса и грабят бедный народ...
Даже последний грошик, — гремит проповедник, — который прячет бедная старуха, и то умеет вытянуть недостойный священнослужитель, если не за исповедь, то за обедню, если не за обедню, то за священные реликвии, если не за реликвии, то за отпущение
Шепот одобрения прокатывается по часовне, кто-то из женщин всхлипывает...
«Отними у собак кость — они перестанут грызться, отними имущество у церкви — не найдешь для нее попа...» Теперь слова Гуса падают, как раскаленные камни. Обличая попов, он обрушивается на католические таинства. Вот одно из них: будто во время причащения хлеб превращается в тело Христово. И Гус продолжает: «Пусть поп возьмет на помощь своих товарищей и пусть все вместе сотворят хотя бы одну гниду». Мужчины с трудом сдерживают хохот.
...Делясь пережитыми чувствами, выходят пражане из часовни. Еще не остыло волнение, еще горят глаза у мужчин, и шарахаются в сторону, освобождая дорогу портным, сапожникам, пекарям, оружейникам, писарям те, что одеты побогаче, пришедшие сюда, чтобы убедиться и передать кому следует, каким бунтовским духом заряжают людей проповеди знаменитого магистра! А уж заряд этот, подобный заряду молнии, прокатится по Праге и выйдет далеко за ее пределы...
Прага, Прага... Вечный город, где сливается воедино энергия тысяч сердец и становится силой, способной сокрушить все преграды! Город, который ничего не забывает, где оживает история и время как бы перетекает одно в другое! Ян Амос чувствует это почти физически.
Выйдя из часовни, он двинулся направо, продолжая думать о Гусе, его великой трагической судьбе. Ничто не могло сломить его — ни угрозы, ни происки могущественных врагов, ни запреты короля, ни отлучение от церкви. Бесстрашно бросал он вызов всему католическому миру, самому папе, всем угнетателям. Обращаясь к народу, Гус призывал к борьбе: «Поистине, братья, настало время войны и меча». К нему тянулись сердца людей и из других сословий — обедневшие земаны, [37] бюргеры, страдающие от немецкого засилья.
37
Земаны — рыцари. Название означало принадлежность к дворянскому сословию.
Не напрасно народ беспредельно верил своему учителю и шел за ним. Какую взрывчатую силу несла в себе его мысль, что виноват не только плохой правитель, но и народ, который терпит такого правителя. Вывод напрашивался. Он подкреплялся учением Гуса об условном повиновении духовным и даже светским властям: если церковь или господин приказывают что-либо, противоречащее священному писанию и истинам веры, — такое повеление не должно выполняться! Призывы Гуса будили сознание, звали на борьбу.
Гус хорошо видел то, чего не желали видеть его сторонники из богатых и знатных сословий. Зло не только в немецко-католическом духовенстве, утверждал он, но и во всех, кто наживается на разорении народа.
Гус понимал, что церковники только и ждут удобного момента, чтобы расправиться с ним, но, несмотря на все предупреждения, с неослабевающей энергией продолжал свою деятельность. Что испытал он, получив вызов на Констанцский собор [38]
Император Сигизмунд обещает ему охранную грамоту, обеспечивающую безопасность и возвращение на родину. Но Гус хорошо знает цену заверениям этого коварного человека. И все же в его душе не было и тени сомнения: он должен ехать, чтобы открыто опровергнуть все обвинения. Если за правду нужно заплатить жизнью — он к этому готов.
38
Констанцский собор католической церкви, напуганной размахом антикатолического движения, собрался в Констанце в 1414 году и занялся вопросом о Реформации в Чехии.
Наверно, за несколько дней до отъезда Гус пришел проститься с часовней и, зажигая светильники, обходил ее, вспоминал, останавливался, читая надписи на стенах, им же сочиненные, разгадывая изображения. А потом, уже отойдя от часовни, оглянулся — может быть, вот с этого места, где сейчас стоит он, Ян Амос...
Множество людей с плачем провожало в путь своего вождя. Все понимали: он едет на смерть. Последние прощания, последний взгляд на Прагу в печальном осеннем убранстве, словно застывшую в предчувствии несчастья, на тихие берега серебристой Влтавы...
Октябрь, 1414 год. Год в год двести лет назад...
О том, как развивались события на соборе, о вероломстве, предательстве титулованных попов, клятвопреступлении Сигизмунда, мужестве и величии духа, которые проявил Ян Гус, Коменский знал из многих достоверных источников — свидетели и участники происходящего в письмах, отчетах, хрониках не упустили ни одного факта. Как и следовало ожидать, суд превращается в позорное судилище. На Гуса клевещут, ему не дают говорить и вскоре заключают в тюрьму...
Ян Амос хорошо знал проповеди, сочинения и послания Гуса, написанные им в констанцской тюрьме, когда мученическая смерть с каждой минутой приближалась к нему. Много раз Ян Амос представлял себе Гуса, закованного в кандалы в сыром подземелье, полуослепшего, страдающего от мучительных болей, но не сломленного, с неистребимой верой, что правда победит. Его слабеющая рука выводила строки, источающие мужество, доброту, любовь к родине и народу.
...Вот произнесен предрешенный приговор. Предаются проклятию и обрекаются на сожжение все произведения Гуса, а сам он объявляется еретиком [39] и приговаривается к смерти на костре.
39
Еретик — приверженец ереси, религиозного учения, противоречащего принятому. Ереси в большинстве своем были формой протеста народных масс против эксплуатации церкви и господствующих классов.
Начинается изуверская церемония расстрижения. С болью представил себе Ян Амос, как это происходило. Гуса облачают и одеяние священника, а затем срывают каждую часть одежды. Со словами «Вручаем душу твою дьяволу» его отдают в руки палачей. На него надевают бумажный колпак с изображением пляшущих чертей, на плечи набрасывают рубище... Со связанными руками Гуса проводят мимо костра, на котором горят его книги. Несколько тысяч вооруженных солдат сопровождают Гуса к месту казни за городом, народ туда не пропускают.