Три вокзала
Шрифт:
Клуб находился почти на заднем дворе, он делил большую площадь для стоянки автомобилей с гаражом и отелем, посреди двора отчетливо отпечатались следы авто. Клуб оказался довольно-таки популярным местечком — отбоя от клиентов не было. Некоторые его завсегдатаи походили, скорее, на диких кабанов — такие же грубые и небритые. Старые педофилы торопились сюда, как паломники к Лурдской Деве Марии, [3] — их ноги были затянуты сеткой варикозных вен, они несли свои толстые животы, страдая от высокого кровяного давления и полового бессилия.
3
Лурдская Дева Мария явилась больной девочке Марии-Бернарде Субиру 11 февраля 1858 г. в городе Лурд (Франция), символ исцеления. — Прим. ред.
Во всем другом она была обычной девочкой.
Менеджер клуба, Матти, тешил себя сходством с Томом Джонсом, он носил такие же рубашки с кружевными манжетами навыпуск и напевал сентиментальные песенки. Как всякий гордый финн, он придерживался предубеждений, принятых в его стране: русские — дураки и пьяницы, а финны — мастаки и пьяницы. Такое заявление неизменно приводило к запоям с друзьями в милиции, когда те приезжали за своей долей за «крышу». Если менты не отставали, голос Матти доходил до предельной почтительности и предлагал «тонкий товар».
Когда Мая попыталась перерезать себе вены в ванной, Матти недоумевал:
— Что с тобой? Почему ты хочешь себя убить? Разве ты не знаешь, как тебя здесь ценят — тебя содержат, как принцессу? Разве ты не знаешь, как тебя здесь любят клиенты? Не говори другим девочкам, но ты приносишь больше денег, чем кто-либо еще. Ты здесь как Мона Лиза в Лувре. В этом известном музее в Париже хранится тысяча произведений искусства, но на самом деле каждый хочет увидеть только одну-единственную картину. В этот зал даже трудно попасть — так он переполнен. Так и с тобой. И все твои деньги накапливаются и хранятся в надежном месте.
— Сколько?
— Сразу не скажу. Не считал. Много.
— Почему ты не заберешь оттуда деньги и не отпустишь меня?
— Это могут сделать только твои родители, потому что ты еще несовершеннолетняя. Они помнят о тебе. Я им позвоню.
— А я могу с ними поговорить?
— Если они захотят… Они здесь всем заправляют. Я — простой человек, просто вывожу дерьмо. А пока я хочу, чтобы ты это носила — и Матти завязал красные ленточки у нее на запястье. — И кончай курить. Хорошие девочки не дымят.
Она перешла дорогу к автобусной остановке. Ее построили еще в советские времена, и, хотя краска облетела,
Автобусный маршрут был закрыт уже много лет. Теперь остановку использовали главным образом как доску объявлений и писсуар: «Заебись, я трахал твою маму», «Хайль Гитлер», «Олег сосет». Стены все еще были достаточно толстыми, и в жаркие дни накапливали тепло, чтобы в холодные медленно его отдавать. Мая садилась на скамейку и представляла себе, что сидит на чьем-то теплом колене.
Никто не волновался, когда она куда-нибудь исчезала. Дорога была прямой, машин ходило мало, а те, что, случалось, проезжали, проносились мимо, как реактивный снаряд. Время от времени у клуба останавливался армейский грузовик, но Матти никогда не пускал солдат, они были слишком шумными и слишком бедными.
Ничего интересного вокруг, все равно что на Марсе.
Несмотря на худую фигуру, беременность Маи не была заметна почти до четвертого месяца.
— Ты знала, — сказал Матти. — Ты знала, когда прекратился цикл. Ты сразу поняла, а теперь мы в жопе. Ладно, теперь нам надо от этого избавиться.
— Если ребенка не будет, не будет и меня, — она показала запястья.
— Ладно, ладно. Но когда этот ребенок родится, ты должна сбыть его с рук. Найди кого-нибудь подходящего. В бордель ездят не за тем, чтобы наслаждаться детским криком, — согласился Матти.
— Очень симпатичный, очень славный, очень, — затараторил Матти, когда ребенок родился. — Ты нашла кого-нибудь подходящего?
— Нет, — сказала Мая.
— А ты искала?
— Нет. Ее зовут Катя…
— Слышать ничего не хочу. Она не может здесь оставаться.
— Она будет тихо себя вести.
Ребенка спеленали и положили в корзину рядом с кроватью Маи. Одеяло, подгузники, коробки с тальком и банки с вазелином сложили во вторую корзину.
— Теперь ты можешь одной рукой дергать за член, а другой — нянчить ребенка! Ты знаешь, что мне велели сделать? — Матти открыл складной нож. — Секунда — все равно, что проткнуть воздушный шарик…
— Тогда тебе придется убить и меня. У тебя будут два трупа, а не один.
— Ты даже не знаешь, кто отец… Скорее всего, кто-то, на ком ты покаталась без седла. У него может быть СПИД и куча других болезней.
— Не прикасайся к моему ребенку. Закрой нож!
— Но ты обещала от него отказаться. Ты же тогда согласилась.
— Закрой нож.
— Ты создаешь трудности. Ты не знаешь этих людей.
— Кого?
— Этих людей. Они не ведут переговоров с малолетками. Они вообще ни с кем не заключают сделок.
— Тогда я уеду. У тебя должны быть мои деньги. Ты говорил, что их много.
— Это было до того, как ты забеременела. Потерянный доход плюс комната и проживание. Взятки врачу, учителям, одежда, прочие расходы. После всех вычетов ты должна клубу восемьдесят одну тысячу четыреста пятьдесят…
— Восемьдесят одна тысяча четыреста пятьдесят?
— Я могу показать тебе расчет.
— Ты говорил с моими родителями?
— Твоя мать говорит, что ты сама стелешь себе постель и платишь за нее. Ты должна это отработать.
Она следила за глазами Матти: