Три выбора
Шрифт:
Последнюю фразу голос произнес со смешком, но тут же перешел на серьезный тон:
– Сходил я… Да нет, один, конечно! Я его отправил на 24 этаж в женский туалет кран чинить – подтекает и барышни из «Либресс инвизибл», торговый дом их там, жалуются, что, неровен час, потечет потолок в мужском на 23-м, так что тогда о них мужики из дилерской конторы «Кондом и сыновья», которая как раз на 23-м, говорить будут?!.. Ага! И барышни эти предполагают примерно тоже…
Под конец этого диалога тон снова стал игривым, но тут же снова и охладел:
– Нет, с ключами особых проблем не возникло. Тут как раз недели три назад, когда я дела начал принимать, охрана, побаиваясь
На другом конце провода, вероятно, проявилось раздражение этой болтовней, потому что голос прервался и следующую фразу произнес строго, почти официально, но, в то же время, и с явным торжеством:
– И, представь себе, не зря! Бумажонка одна оказалась о-о-чень любопытная! Нет, читать я ее не буду. Ребус это… Думаю, что ты его разгадаешь быстро и не без пользы… Я уже для себя кое-что из нее извлек и на заметку взял – есть тут жирненькие телята и телки, будет кого за вымя взять… Да не все они мои – и тебе кое-что остается… Я к тебе сейчас приеду…
Глава 18
О вечернем чаепитии с Нателлой, парадоксах квантовой механики и неорганической химии, рассеянном студенте, а также о качестве тосола. Первый морок об отце и сыне.
Всё в ней – жизнь, и свет, и звуки:
Подходи лишь только к ней
Не с анализом науки,
А с любовию детей!
Вздрогнув от очередного клочка сонного тумана, я смог ухватить из него только вид корявого пальца, крутящего телефонный диск, да почему-то название фирмы «Либресс инвизибл». Наверное, запомнилась из какой-нибудь надоедливой телерекламы – то ли детской присыпки, то ли турагентства…
Закончив работу над правкой статьи, я взглянул на часы. Время приближалось к полуночи, Нателла уже спала после сегодняшнего «сумасшедшего» для нее трудового дня. С утра она действительно проводила занятия с коммерческими студентами, у которых через пять минут после начала семинара от честных попыток вникнуть в механизм действия квантовых законов, от всех этих «принципов неопределенности Гайзенберга», и «полуцелых спинов электрона» определенно «поехала крыша».
А что ещё могло произойти с головами этих будущих менеджеров, когда Нателла говорила им, что в соответствии с «принципом Гайзенберга» один и тот же электрон может и участвовать в образовании химической связи между двумя атомами водорода в пузырьке газа, поднимающегося со дна стоящей перед ними на столе пробирки с железными опилками, залитыми соляной кислотой, и может быть обнаружен американовским роботом, ползающим по удаленному от нас на 60 миллионов километров Марсу?
И могли ли они представить себе строение какой-нибудь 2s-орбитали с ее «луковичными» слоями электронной плотности у атома углерода, входящего в состав тех самых мозгов, у которых уже «поехала крыша», но которые все-таки должны были эту двухслойную луковичность осмыслить?
Или понять, что у электрона (того же самого, «пробирочно-марсианского»), частицы по «научным представлениям
И могла ли всерьез пенять им на это Нателла? А ведь через месяц, в зимнюю сессию, какой-нибудь доцент, принимающий экзамен, «влепит» такому студенту двойку, да ещё спросит при этом: «А кто у вас семинары вел? Разве он вам не объяснил этих элементарных вещей?».
А вечером, за «обедом-ужином», Нателла говорила мне, что и сама она воспринимает эти кунштюки квантовой механики, конечно, как «объективную реальность, данную нам в ощущениях». Например, подобную столь запомнившейся нам по летней прошлогодней экскурсии в господский дом подмоковной усадьбы «Молоди», но понимает, почему так все устроено в этом мире, не больше, чем поняла тогда замысел строителей таинственной усадьбы даже после объяснений нашего сына-альпиниста, обследовавшего ее загадочные подвалы, закутки неясного предназначения и длинный коридор на почти обрушившемся втором этаже с окнами во внутренние комнаты…
Этот момент, когда мы обмениваемся дневными впечатлениями, я очень люблю потому, что мы почти всегда в это время находимся и «в фазе» и на одном уровне жизненного процесса – я глубокая «сова», а Нателла – «жаворонок», так что ко времени обычного нашего «приема пищи» – между «файф-о-клок’ом» и семичасовым выпуском теленовостей – я уже «вошел во вкус» текущего дня, а она – «ещё не вышла» из него.
В Мелехово, в музее А.П.Чехова, в коридоре перед столовой находится знаменитый «Дорогой многоуважаемый шкаф!». В нем мать Чехова прятала варенье и прочие сладости. Надеясь на его благосклонность и открытие доступа к сладостям, дети, гостившие в имении, обращались к нему столь почтительно.
Я бы, с учетом заслуг в гармоническом течении нашей семейной жизни, к нашему кухонному столу, за которым нами с Нателлой столько сказано друг другу, применил более уважительное обращение: «Наипредостопочтеннийший кухонный стол!»
Кстати, именно здесь, за этим кухонным столом, и произошел сегодня ключевой эпизод этой загадочной истории с винтиком из дужки моих очков – «Вскрытие грейпфрута»…
А после семинаров пришлось Нателле ещё проводить дополнительные лабораторные работы с «хвостистами». Тут уже она выступала в роли «мучителя-доцента» и задавала бедным «коммерсантам», пришедшим после пропуска всех уже состоявшихся работ практикума, коварные вопросы «на засыпку».
Так, для того, чтобы определить, журнал какой именно группы взять из ячейки шкафа, где документы хранились рассортированными по фамилиям преподавателей, она наивным тоном спрашивала: «А кто у вас занятия вел?» И бедолага, не посетивший ни одной лабораторной работы, должен был выкручиваться из этой колючей для него ситуации. В ответ звучало, как правило, классическое: «А я не помню…».
Но Нателла продолжала мучительный допрос (ей-то каково перелопачивать три десятка журналов в поисках фамилии студента!) и «конкретизировала»: «Так Буйнов или Шпагина?». И, в «условиях дефицита времени», от замороченного чехардой преподавательских лиц бедолаги-прогульщика порой звучало: «А я их путаю…». На что обескураженная Нателла уточняла: «Буйнова со Шпагиной путаете?!». И заливающийся зеленью стыда студент, осознавший, какую глупость он сморозил, продолжал все-таки упорствовать: «Ага!..»