Три Ярославны
Шрифт:
— Видно, и голова тебе ни к чему, если не умеет себя прилично вести. — И отрубил голову.
Варяги быстро собрали мешки и покидали на свой корабль. А Харальд вынул у грека из-за пазухи ожерелье, прыгнул на ладью последним и оттолкнул её веслом.
Феодор, пока шла битва, сидел, не шелохнувшись, на палубе. А тут он говорит:
— Не надо бы оставлять в море улику.
Ульв говорит:
— Это верно.
Он поджигает факел и кидает его на греческий корабль. А варяги отплывают от занявшегося корабля и налегают на вёсла.
Харальд выпил рог вина, налил
— Вид вражеской крови веселит, и победа вселяет радость. Почему не радуешься? Выпей!
Чудин качает головой:
— Ты нарушил клятву.
Харальд вспыхнул и говорит:
— Эллисив я тоже клялся в любви и ради неё взял восемьдесят городов. Неужели спущу обиду греку?
Чудин говорит:
— Любовь негоже доказывать кровью.
Харальд не понял и переспрашивает:
— Что?
— Негоже свою любовь доказывать чужой кровью, — повторяет Чудин.
Харальд в гневе выплеснул вино за борт, отошёл от Чудина и сел на корме. Потом говорит:
— Не тебе, Чудин, учить меня, Харальда.
И он берёт арфу и запевает:
— Мимо Сицилии хмурой Плыл мой корабль, вепрь моря, Смелых мужей победы К славе он нёс сквозь волны...— Все пойте! — кричит Харальд, и гребцы подхватывают:
— Мало надежды у труса Возвыситься так высоко, Отчего же русская дева, Гордая дева в Гардах, Меня замечать не хочет?Только Чудин сидел молча и, отвернувшись, смотрел в море, где догорал греческий корабль. И на том корабле мелькнула какая-то тень, но исчезла.
И здесь конец рассказа о подвигах Харальда в Сицилии.
4
Как Магнус метал топорик
и что придумал Рагнар
Однажды сидит Эллисив в княжеских палатах с девушками, и они вышивают узоры на церковные воздухи, в чём дочь конунга была великая мастерица. И тихо поют подобающие такому занятию песнопения. Как вдруг на суку дерева, что близко от окна, появляется Магнус. И свистит так, что все вздрагивают. Магнус же весело
— Здравствуй, сестрица! — говорит он Эллисив.
— Здравствуй, братец неназваный, — говорит Эллисив. — С какой новой шкодою явился?
— Не шкодой, — говорит Магнус, — а вот хочу показать, как нетопыри спят. — И повиснул на согнутых ногах вниз головой и захрапел притворно.
Эллисив говорит:
— Вот кабы и ты так спал, сколь бы всем спокойней стало.
Девушки засмеялись, а Магнус перевернулся, сел и говорит:
— Смеёшься, а я тебе подарок принёс!
— Какой же? — спрашивает Эллисив.
— Из южных земель, от дяди Харальда! — говорит Магнус и мешок показал.
Эллисив смеяться перестала и нахмурилась, не зная, шутит он или нет, а всяких шуток про Харальда она не любила. Но спросила всё же:
— Кто же его привёз? Не было с юга гонцов.
Магнус говорит:
— Этому подарку гонцов не надо, он сам по воздуху летает, — и бросил мешок в окно.
И мешок раскрывается, и оттуда вылетают настоящие нетопыри. И, ослепнув от света, с визгом начинают метаться по палате, вцепляются девушкам в косы, отчего те тоже мечутся и визжат. Магнус же говорит:
— А вот как не спят нетопыри!
И, рассмеявшись, спрыгивает с дерева, проходится по двору колесом — и как не было его.
Так он тешился и не внимал никакому разумному увещеванию; один Рагнар, начальник стражи конунга, заступивший место Чудина, знал к нему подход и умел обратить к занятию, достойному мужчины.
Как-то упражнялись они в метании боевого топорика, и у Магнуса дело не ладилось. Рагнар говорит:
— Не о руке своей думай, когда мечешь, а о цели, куда метишь. Так говорил отец твой и конунг наш, а он без промаха сбивал жаворонков на лету.
И он метнул топорик и крепко вонзил в дерево.
Магнус пошёл за ним, а Рагнар продолжает:
— А однажды от Олава убегал сарацин, и не было нужды гнаться за ним, но на шее сарацина Олав увидел толстую золотую цепь. Тогда он сказал: «Помоги мне, святой Мартин, и я положу эту цепь в твой храм». И метнул секиру, и рассёк цепь, не тронув кожи. Она упала на землю, а сарацин убежал.
Магнус вернулся с топориком и слушал внимательно и, дослушав, говорит:
— Расскажи ещё об отце. Это правда, что он святой силой лечил людей?
— Могу поклясться в этом, — говорит Рагнар. — Я сам видел, как к нему привели мальчика с нарывом в горле. Конунг положил хлеб крестом на ладони и дал мальчику съесть, и нарыв лопнул.
Магнус спрашивает:
— А верно ли говорят, что тётя Ингигерд до сих пор любит не своего конунга, а моего отца?
Рагнар вперил в Магнуса испытующий взгляд, а потом говорит:
— Могу только свидетельствовать, что, когда конунг показывал ей свои каменные палаты в Хольмгарде, украшенные золотом и росписью, княгиня сказала, что дом Олава хоть и на деревянных столбах, но больше ей по душе. Однако, — говорит Рагнар, как бы спохватившись, — ни к чему тебе это знать.