Три Ярославны
Шрифт:
— Ваше величество совершает роковую ошибку... — молвил врач Адольфус, когда стражник ушёл исполнять приказание.
— Вон отсюда! — в ярости закричал Андрей, и побагровело его бледное лицо. — Прочь! Со двора, из страны! Беги, жалуйся своим епископам! Хоть самому папе римскому!..
...Анастасия медленно открыла глаза. Первоначальный туман стал обретать очертания, и вырисовалось в нём перед Анастасией лицо той женщины.
Когда Анастасия осознала, что оно не сон, губы её слабо
— Сегодня выпал первый снег? — спросила она.
Все, окружавшие постель, недоумённо переглянулись.
— Да, — ответила Агнеш, улыбнувшись. — Всё, как я сказала тебе: выпал первый снег, и мальчик родился крепким и здоровым.
Анастасия повела головой и успокоилась, увидев ребёнка, уже запеленутого, в надёжных руках Марфы. И Марфа кивнула ей в подтверждение слов Агнеш.
— Чем отплачу тебе, сестра?.. — сказала она.
— Ты уже отплатила, назвав меня так.
— Мы подружимся... ведь теперь тебя больше не будут считать преступницей?
— Не будут. Ты поспи, — сказала Агнеш, — тебе надо отдохнуть, — и собралась встать, но Анастасия взглядом задержала её:
— Мы будем жить как сёстры, и ты примешь святое крещение... Примешь?
— Приму, сестра.
— Хорошо... — Анастасия блаженно прикрыла глаза. Не было больше ни жара, ни боли, ни страха — один покой был в теле её и душе.
Агнеш подняла голову, увидела ожидающее выражение на лицах людей, стоявших вокруг постели, увидела смятенное в борении чувств лицо Андрея, плечо и секиру стражника за дверью, встала и пошла к выходу. Андрей сделал неуверенное движение за ней. Но Агнеш почувствовала его спиной и оглянулась:
— А ты, государь, ничего не говори. Отец три дня не должен разговаривать с повитухой... примета есть такая...
Несколько мгновений, длинных, как вечность, они глядели друг на друга: Андрей — с благодарностью и болью, Агнеш — с печалью и прощанием. Потом Агнеш повернулась и продолжила свой путь к двери, где ждал её стражник.
Снег действительно впервые выпал в этот день и продолжал идти, крупный и мягкий.
На городской площади Эстергома он ложился на свежие брёвна, из которых плотники сбивали помост. Тени снежинок кружились за витражными окнами зала Королевского Совета. Андрей и епископ Кальман были в нём одни.
— Она заслужила прощения благим делом, — говорил Андрей, в волнении ходя вдоль стола заседаний. Епископ же сидел за столом, неколебимый, как скала.
— Безусловно, государь, — кивнул он, — и мы нашли способ проявить снисходительность и милосердие. Совет епископов долго избирал способ казни, коих известно семнадцать: утопление, обезглавливание, распятие, посажение на кол...
— Избавь меня от этого списка, — перебил Андрей, и епископ склонил голову, выражая покорность.
— И мы остановились, — продолжал Кальман, — на способе, применённом персидским царём Дарием, — сожжении, как самом человеколюбивом. Ибо сожжение может быть приравнено к крещению: вместе с дымом душа сожжённого преступника возносится в рай.
— Я хочу,
— И народ узнал, — тотчас подхватил Кальман, — что воспреемница будущего короля — колдунья и ведьма?.. Враги немедля объявят, что он мечен дьяволом. И перед смутой, которую это породит, детской игрой покажется бунт Ваты!
Епископ внимательно глянул на короля, который замолк, не зная, как возразить, и, закрепляя успех, заговорил мягко и проникновенно:
— Я преклоняюсь, государь, перед твоим христианским милосердием. Но милосердно ли оно ко всему твоему народу, который только что обрёл долгожданный мир?.. Молись за неё, и мы с тобой будем молиться. Но, поверь, нет другого решения для короля всех венгров!..
Всё сильнее расходился снег. Он запорошил площадь, волосы, шапки и плечи людей, собравшихся на ней. Агнеш, привязанная к столбу на помосте, ловила ртом снежинки. Она выглядела очень спокойной и с любопытством наблюдала за всем, что происходило вокруг места её казни.
Воины и замковые люди носили вязанки хвороста и укладывали вокруг помоста. Неожиданно среди них Агнеш увидела знакомое лицо. Смешавшись с носильщиками вязанок, к помосту приблизился Дьюла, и на Агнеш глянули его вечно весёлые глаза.
Дьюла приложил палец к губам и стал делать вид, что расправляет хворост.
— Если спасти меня пришёл, — тихо сказала Агнеш, — так не трудись, бесполезно.
— Сам вижу. Я тебе «спасибо» пришёл сказать, что меня спасла во второй раз.
— Это когда?
Дьюла хитро ухмыльнулся её якобы незнанию.
— А разве не ты наслала ветер, когда меня казнили в Секешфехерваре и я за столбом пыли, сам не знаю как, оттуда выбрался?
— Теперь мне и не такие чудеса будут приписывать. Нет, Дьюла, не я.
— Значит, боги. — Дьюла быстро огляделся и спросил: — Что передать от тебя людям?
— Передай, чтобы жили, растили детей и слушали песни хегедюшей. Кончилось время крови.
— Не поверят мне, что ты такие слова сказала.
— Поверят, — сказала Агнеш убеждённо. — Люди в то верят, чего им самим больше всего хочется на свете.
Заметив неположенную болтовню с осуждённым, воин схватил Дьюлу за шиворот и вытолкал подальше от помоста. Гора хвороста уже достигла ног Агнеш. Запылали дальние вязанки, и мигом таяли над их пламенем снежинки. Перед костром появились священники, и епископ Кальман стоял впереди них с воздетым в руке крестом. Слова молитвы всё сильнее заглушал треск горящих сучьев.
Агнеш улыбкой попрощалась с единственным из друзей, кто пришёл проводить её, и Дьюла ответно махнул ей рукой. И, достав из-за пояса свирель, заиграл на ней весёлую плясовую песню.
Он удалялся неторопливо и шёл не оглядываясь — словно вовсе и не было за ним страшного, разгорающегося костра.
Гул огня доносился в одну из горниц королевского замка, где стояли возле узкого окна Андрей и Левента. В неподвижности они смотрели вниз, и дальнее пламя полыхало на их лицах.