Три юных пажа

Алексеев Валерий Алексеевич

— Кем-кем? — удивилась Женя.

— Пейзанкой, в смысле колхозницей. И будет у нас бригадный подряд.

— Лапы-то свои тогда подбери, — ласково проговорила Женя. — И где это ты слов таких нахватался?

— Что-то Бобочки не слышно, — заметил Олег.

— Прячется Бобочка, — съязвила Женя, — прячется от твоей красотки.

Но тут Лутовкин, слегка как будто заспанный, вышел из смежной комнаты. У него не складывалось: по-прежнему трубку брала мадам Корнеева. Только теперь она угроз не источала и говорила сладким голосом: «Алло, будьте добры, подержите, пожалуйста, трубочку, мы проверим на станции, почему не соединяют…» Очень ей, должно быть, хотелось отвадить всех драных кошек, докучающих ее сыновьям.

С

приходом Лутовкина Женя встала, смиренно оправила платье — без особой, однако, поспешности.

— Молодцы, — желчно сказал Лутовкин и сел на диван рядом с Олегом.

— А ты зачем сюда пришел? — недовольно спросил Олег. — Где твое место?

— Я им не теща, — огрызнулся Лутовкин.

Посидели, прислушались. На кухне шел вполне дружелюбный разговор, слышимость была — как в театре.

— По руке начинают гадать, — ревниво сказала Женя.

— Ну, что ж, — отозвался Олег, — это сближает.

— Но не у меня в доме, — буркнул Лутовкин. — Вон, буераки кругом, пускай туда идут и сближаются, сколько влезет. Нашли себе игорный дом…

— А не кажется ли тебе, Боба, — с насмешкой спросил Олег, — не кажется ли тебе, что ты здесь вообще какой-то необязательный? Шел бы ты, братец, в кино. Хочешь, я дам тебе трёшник?

Лутовкин покраснел, но сдержался.

— Нет, дорогой, — сказал он высокопарно, — плохо ты Бориса Андреича знаешь. Борис Андреич всегда в эпицентре событий. У него всё рассчитано на пять ходов вперёд.

— Хвастунишка, — проворковала Женя. — Ну и что ты скажешь о подруге моей? Хорош товар?

— Да ничего, — ответил Лутовкин. — Итальянистая.

— Боже мой! — изумилась Женя. — Вы все с ума посходили. Из Перкина она, ясно тебе? Из села Перкино.

— А вы сами, сударыня, — добродушно спросил Лутовкин, — извиняюсь, откеле будете?

— Без пяти минут москвичка, — с достоинством ответила Женя. — Из Красногорска.

— О! — Лутовкин встал и раскланялся. — Сударыня, я лишь однажды имел счастие посетить ваши края, и там мне морду распухли.

— Да, мальчики у нас крутые, — признала Женя.

— Не то слово, сударыня, не то слово!

— А, собственно, чего мы ждем? — зевнув и потянувшись, спросил Олег.

— Суверенитета, — внушительно ответил Лутовкин. — В пределах вверенной мне территории.

Он включил свет и пошел к окну задергивать шторы.

9

— А где холодильник? — спросила Аля, стоя посреди крохотной кухоньки и критически разглядывая обстановку: шаткий стол, явно дачного типа, ярко-красные полки и табуретки.

— Холодильника пока нет, — как бы извиняясь, ответил Сева.

— Так что же делать?

Сева медлил с ответом. Стол был девственно чист, на нем стояла одна лишь солонка, приготовлениями даже не пахло.

— Подождем хозяина, — предложила Аля и, тронув табуретку пальцем, села.

Отсюда из окна был лучше виден яблоневый сад, изломанный, истоптанный и захламленный, как душа пропащего человека.

— Курить здесь можно? — спросила Аля.

— Не знаю, наверно, — ответил Сева. — А вообще в этом доме никто не курит.

Аля пожала плечами. Из широкого кармана платья она достала сигареты, решительно опростала солонку, высыпав соль на стол. Сигареты у нее были германские, недешевой оказалась и дамская зажигалка, которую, закурив, она положила на видное место.

— В этом доме, — повторила она, выпуская дым из красивых ноздрей. — Вы здесь часто бываете?

— Да, частенько, — ответил Сева.

Аля посмотрела ему в глаза.

— А почему? — спросила она, стряхивая пепел в солонку.

— Как почему? — удивился Сева. — Дружим.

— Слово-то какое… С женой тоже дружите? — спросила Аля и наморщила нос, что, видимо, означало у нее

усмешку.

— Тоже, — коротко ответил Сева и отвернулся к окну.

За окном громыхнуло, небо быстро темнело. Белые стены домов стали яркими и как будто бы вздулись, словно наполненные ветром паруса.

— Вы на меня за что-то сердитесь? — спросила Аля.

Сева не расслышал вопроса: весной он действительно глох.

С подарками Аля была не настолько уж щепетильна (скорее даже наоборот), но «навозный жук» попал в больное место. Дело в том, что Аля и в самом деле была из села Перкино, хотя и пыталась это скрывать. Не было лучшего способа уязвить ее, чем напомнить, что родом она из села Перкино. Красивое среднерусское это село, конечно же, ни в чем не было виновато, но москвичей название Перкино отчего-то смешило. Действительно, в сочетании с царственным именем Альбина Перкино звучало диковато. Альбина пробовала выдавать себя за ленинградку, но находились дотошные люди, знавшие Питер лучше, — и поневоле приходилось выкручиваться. Перкино цеплялось за нее, как репейник, и, куда бы Альбина ни попадала, везде непостижимым образом обнаруживалось, что родом она из села Перкино, а обратить это в достоинство, в предмет даже гордости («Да, я оттуда, да, я такая») у Альбины не хватало ума. Можно всё сказанное выше назвать пустяками, но это означает лишь, что нас терзают другие пустяки.

Попав в Москву, Альбина, естественно, сделала себя стопроцентной москвичкой и, как это часто бывает с провинциалками в столице, перестаралась. Ей всё казалось, что над выговором ее смеются, и она усвоила презрительные мяукающие модуляции столичных продавщиц. Боязнь оказаться простоватой в одежде заставляла ее искать вычурные «аксессуары», и сегодняшнее платье ее, к примеру, явно портил черный бант. Борясь со скованностью, Альбина приучила себя жестоко курить, напустила на себя злое высокомерие, и результаты не заставили себя ждать: за девочкой из села Перкино закрепилась репутация «оторви да брось». До поры до времени Альбина держала поклонников на отдалении, пока не нашелся один, назвавший себя экономистом: сытый взрослый мужчина, он угадал в Альбине задерганного волчонка, обласкал, захвалил, приручил. За все свои хлопоты экономист был щедро вознагражден — настолько, с его точки зрения, щедро, что несколько ополоумел, оставил семью, отпустил длинную бороду и, когда Альбина, уже уверовавшая в себя, дала ему полную отставку, принялся докучать ей, за что ребята из общежития однажды крепко его проучили. Экономист исчез, оставив у Альбины стойкую привычку к развлечениям: деньги у него водились, и поскольку круга людей, где он мог бы показаться с Альбиной, у него не было, он предпочитал проводить время в ресторанах, гостиницах и иных местах отчуждения. Теперь Альбина ни минуты не могла оставаться без радости: не курить — так балдеть, не балдеть — так целоваться, а если не было ни танцев, ни вина, ни поцелуев (бывало, что и сигарет), ей нужно было немедленно ехать куда-то, где имелось и то, и другое, и третье. Очень тянуло Альбину к «Меркурию», но там имелась своя длинноногая бригада, и туда её не пускали.

Видимо, это было у нее в крови: мать-портниха, наградившая дочку звучным именем, учила Альбину: «Живи, доченька, пока собой хороша, ни в чем себе не отказывай, старухой еще досыта успеешь набыться. Солидными мужиками не брезгуй, но и молодежи не сторонись, а то в чужих слюнях прокиснешь».

Вот так Альбина из села Перкино оказалась в гостях у старшего техника лаборатории оптической связи. То, что хозяин женат, подруга сообщила ей по дороге. Альбина нисколько не огорчилась: с женатыми было проще, от них в любую минуту можно было отделаться. Но так уж устроены женщины, что именно жена Лутовкина интересовала ее больше всего.