Три женщины
Шрифт:
— Ваше превосходительство…
— Молчать! Вы поощряли своих жидов бастовать, чтобы показать, как вы сильны с вашими дурацкими легальными рабочими союзами. Вы посягнули на основы государственной власти! Вы пошли против Государя императора!
Плеве пошарил на столе, надел очки и раздельно прочитал приказ по Министерству внутренних дел об увольнении со службы и об отставке надворного советника, генерала жандармерии Зубатова с запрещением проживать в Петербурге и в Москве.
— Куда же мне теперь? — растерялся Зубатов и почувствовал слабость в ногах.
— Во Владимир. Там и будете проживать.
Во Владимире Зубатов прожил пять лет. Оттуда он написал издателю заграничного журнала «Былое» Бурцеву [839] : «Кроме близких родных, никто ко мне не наезжает. При всем том я почтительно отклонил лестные для себя приглашения возвратиться
839
Бурцев Владимир Львович (1862–1942) — историк, издатель.
840
«Кроме близких… под браунинг» — Б. Козьмин, стр. 63–65.
Это письмо Зубатова прошло цензуру и не на шутку встревожило Департамент полиции. Там перепугались, что Зубатов сообщит Бурцеву секретную информацию.
Во Владимир послали специального чиновника для допроса Зубатова. Его это так напугало, что он прекратил переписку с Бурцевым. Зубатов испугался не зря: близкий к властям Мануйлов написал ему: «О ваших отношениях с „убийцами“ вроде Бурцева здесь уже давно говорят…» [841] Мануйлов был одним из тех влиятельных знакомых Зубатова, которые добились для него высочайшего соизволения вернуться в Москву. И он туда вернулся.
841
«О ваших отношениях… давно говорят…» — там же, стр. 107.
Отбушевала позорная русско-японская война, отгремела предсказанная Зубатовым революция 1905 года, монархия переживала глубочайший кризис, и он был готов, по его словам, «сгинуть вместе с ней, но только не на людях».
Наступил год 1917-й. Крики разносчиков газет: «Царь отрекся!» — застали пятидесятитрехлетнего Сергея Васильевича Зубатова за обедом.
Он аккуратно вытер салфеткой рот, кивнул прислуге, чтобы сменила тарелки, но, не дожидаясь десерта, извинился перед женой и удалился в кабинет. Там он сжег в камине некоторые документы и письма, достал из потайного ящичка старый пистолет, зарядил его, сел в кресло и, глядя на портрет Государя императора, выстрелил себе в висок.
18
Хаим Житловский сказал Герцлю, что месяцы жизни Плеве сочтены, еще в 1903 году. Зубатов предрекал убийство Плеве в разговоре с графом Витте еще раньше, за месяц до Житловского. Витте писал, что «…меры, принимаемые Плеве, приведут к тому, что он будет убит» [842] . Но в 1903 году Манин план подкопа провалился.
А когда наступил 1904 год, Центральный комитет партии эсеров вынес Плеве смертный приговор.
На заседании Центрального комитета Боевую организацию представляли два человека, известных только под псевдонимами: «Иван Николаевич» (Азеф) и «Павел Иванович» (Савинков [843] ). Трудно вообразить двух столь разных людей. Савинков был «небольшого роста; двигался незаметно и бесшумно; серо-зеленые глаза, совершенно бледное лицо; говорил тихим, низким, даже монотонным голосом; беспрерывно курил. Держался просто и с достоинством; выступал уверенно, несколько церемонно, с холодным в меру самообладанием; от всего его существа веяло незаурядной личностью и внутренней силой. Черты лица были приятными, но, хотя ему было только под сорок, морщины, особенно вокруг глаз, придавали коже сходство с пергаментом. Непроницаемые глаза смотрели очень пристально, и отсутствующий взгляд, казалось, отмечен печатью рока. Всю жизнь Борис Савинков провел в конспирации. Ни религии, ни морали, ни дома, ни страны, ни жены, ни детей, ни родни, ни друзей — только бесстрашный охотник и дичь. Непримиримый, непобедимый одиночка. Утешение
842
…«…меры, принимаемые… убит» — С. Витте, т. 1, стр. 197.
843
Савинков Борис Викторович (1879–1925) — один из руководителей партии эсеров.
844
…«небольшого роста… русского народа» — Уинстон Черчилль, «Великие современники» (англ.), «Ридерс юнион», Лондон, 1939, стр. 125–126.
Азеф же отпугивал с первого взгляда. Особенно отталкивал угрюмый взгляд исподлобья да еще мясистые губы. Грузный, большеголовый, узколобый, с короткой шеей, он прямо-таки подавлял тех, кто оказывался с ним рядом. Ярко выраженные семитские черты лица затушевывались густыми черными усами. Говорил очень медленно и властно, положив на стол тяжелые кулаки. Одно лишь его появление вызывало смутную тревогу. Однажды горничная, открывая ему дверь в квартиру, куда он пришел по делам, всплеснула руками и вскрикнула: «Ой, барыня, к вам — шпик!»
Под руководством Азефа подготовка к покушению на Плеве длилась много месяцев. В ней принимали участие преимущественно бывшие студенты, которые, отбыв наказание за поднятый ими бунт, рвались отомстить тому, кто обрек их на ссылку и на армейское ярмо. Под видом извозчиков, лоточников, нищих они следили за каждым шагом Плеве. Как вспоминала позднее эсерка, изображавшая торговку семечками, это была собачья жизнь: спать приходилось в ночлежках и с утра до ночи наблюдать за отведенным участком маршрута, по которому Плеве ездил в министерство и обратно, всегда в сопровождении охранников на велосипедах. «Разносчики газет» и «продавщицы цветов» вертелись вокруг министерства, болтали с охраной и приносили нужные сведения.
Чувствуя опасность, Плеве переселился в здание Департамента полиции, но раз в неделю обязательно выезжал на доклад к царю, и было решено провести операцию в один из таких выездов.
Когда воскресным утром 15 июля 1904 года министр внутренних дел фон Плеве ехал к Государю императору с еженедельным докладом, «продавцы газет» уже стояли на одной стороне улицы, «нищие» — на другой и непосредственные исполнители операции — на своих постах. На первом посту стоял Егор Сазонов, на втором — Иван Каляев, на третьем — Шимшон Сикорский и на четвертом — Давид Боришанский.
Карета Плеве с охранниками появилась ровно в десять часов, как и ожидалось. У въезда на Цепной мост лошади замедлили шаг, и, когда карета поравнялась с «путевым обходчиком» Сазоновым, он успел увидеть за отодвинутой занавеской белые пушистые усы и ничего не выражающие глаза. С криком «За революцию!» Сазонов швырнул под карету обернутый в газету сверток, и тут же раздался взрыв. Когда рассеялся дым, на мостовой лежала мертвая лошадь, раненый кучер, целехонький портфель с документами, а возле огромной воронки растекалась лужа крови, в которой лежал мертвый Плеве с оторванной правой рукой.
Сокамерники арестованного за покушение Шимшона Сикорского вспоминали, что, перед тем как ночью покончить с собой, он все время говорил о Кишиневе и спрашивал: «А вы знаете, что такое погром? Это надо видеть! (…) Лежит голый старик, тонкие синие ноги, сморщенная кожа, а в глазах торчат гвозди (…) И молодая девушка с разорванным животом… Как же было его не убить, этого Плеве!»
Но почему Плеве убили по приказу главы Боевой организации Азефа, который был и агентом охранки? По одной версии, у Азефа были с Плеве личные счеты: Плеве приказал проверить все расписки Азефа в денежных ведомостях Департамента полиции. А кроме того, Азеф бесился от ярости, считая, что Кишиневский погром устроил Плеве, и сказал, что, как еврей, он, Азеф, не успокоится, пока ему не отомстит. По другой версии, Азефу позарез нужна была значительная и успешная операция Боевой организации, чтобы прикрыть ряд ее провалов, подстроенных им самим. И по третьей версии, Азеф исполнял волю Зубатова, решившего отомстить Плеве. Как бы то ни было, наутро после убийства Плеве все газеты Европы вышли с огромными заголовками: «Жертвы Кишиневского погрома отомщены». А репутация Азефа в партии эсеров упрочилась настолько, что «бабушка русской революции» Екатерина Брешко-Брешковская, подозревавшая, что Азеф — предатель, устыдилась своей подозрительности и отвесила ему земной поклон.