Три женщины
Шрифт:
Начальник петербургской жандармерии написал, что «с ужасным концом Плеве начался процесс быстрого распада центральной власти в империи…» [845] .
Этот процесс усилился, когда через полгода в Москве на Кремлевской площади член Боевой организации Иван Каляев бросил бомбу в карету московского генерал-губернатора, командующего войсками московского округа, родного дяди царя, великого князя Сергея Александровича, которого, как и Плеве, разорвало на куски. Метнуть свой смертоносный сверток Каляев должен был двумя днями раньше, но он увидел, что в карете кроме генерал-губернатора сидит великая княгиня с детьми.
845
…«с
В начале века террористы еще не убивали ни в чем не повинных людей.
Под впечатлением убийства родного дяди самого царя Леонид Андреев в том же году написал повесть «Губернатор», в которой как нельзя более точно описал настроения России 1904–1905 годов.
Весной 1905 года Азеф выдал охранке почти весь состав Боевой организации и навел полицию на засекреченное место в Нижнем Новгороде, где проходил областной съезд эсеровской партии. Несколько месяцев спустя он передал полиции план вооруженного восстания в Петербурге, и оно не состоялось. Через год Азеф сорвал покушение на министра внутренних дел. Еще через год — на императора Николая II, а в 1908 году выдал охранке последних семь членов Боевой организации, которые были приговорены к смертной казни через повешение.
Эта казнь тоже произвела сильное впечатление на Леонида Андреева, и он написал «Рассказ о семи повешенных».
Центральный комитет партии эсеров заподозрил неладное и начал расследование деятельности Евно Азефа, в ходе которого выяснилось, что он — предатель. Партийный суд вынес ему смертный приговор, но Азефу удалось бежать за границу, и с 1910 года он жил в Германии с паспортом, выданным российским посольством. После начала Первой мировой войны Азеф оказался под надзором немецкой полиции, в 1915 году был арестован как «опасный революционер» и умер в тюремной больнице весной 1918 года.
19
Граф Витте в своих мемуарах назвал Маню главным агентом Плеве. Манина тайная связь с Зубатовым была подтверждена ее письмами к нему, найденными после революции в архиве Департамента полиции.
Вот несколько отрывков из них:
«Не мешало бы вам знать, где живет каждый из моих учеников и с кем они ведут знакомство (…) Прошу вас во имя всего, что вам дорого, арестуйте Якова Минделя и Исаака Ботвинника, солдата вятского полка (…) Литографский станок (…) находился у Лейбы, хозяина той беседки, в которой я занималась со своими рабочими (…) Фамилии главных агитаторов: Штерн, типографщик (…) Каганович, типографщик (…) Лифшиц, типографщик (…)» [846] .
846
«Не мешало бы вам… типографщик» — Д. Заславский, стр. 109, 116, 123–124.
Не оставляют сомнения и зубатовские донесения начальству с пометкой «совершенно секретно».
«Маня передала имена, адреса и другие опознавательные данные членов комитета (…) и просит их не арестовывать. В обмен на мое обещание она назвала все подлинные имена (…) В ее намерения входит дать показания обо всех знакомых в Гродно» [847] .
Таким образом, тот факт, что Маня стала осведомителем, а значит, и предателем, не вызывает сомнений, как и то, что она на этот счет нисколько не заблуждалась, судя по таким строкам из ее письма к Зубатову:
847
«Маня передала… в Гродно» — Н. А. Бухбиндер, «История еврейского рабочего движения в России» (идиш), «Ферлаг Тамар», Вильно, 1931, стр. 233–234.
«Не зная, что я была главным тайным предателем, они обвиняют друг друга в излишней болтливости, а некоторых и в провокаторстве…» [848]
Вопрос заключается в другом.
Пошла ли Маня на предательство по идейным соображениям, считая, что приносит пользу еврейским
На этот вопрос нет однозначного ответа. Принимая во внимание Манину одержимость, можно с большей долей вероятности предположить, что так оно и было. В пользу такого предположения говорит тот же отрывок из зубатовского донесения, который свидетельствует о Манином предательстве: «Она беспокоится о благе рабочих (…) и просит их не арестовывать».
848
«Не зная… в провокаторстве» — Д. Заславскнй, стр. 106.
И редактор журнала «Былое» Бурцев не считал Маню провокатором: «Мы никогда не включали Маню Вильбушевич в список провокаторов. Наоборот, мы ее исключили из этой категории. Мы знали, что (…) Зубатов — провокатор (…) наша единственная претензия к Мане Вильбушевич состояла в том, что она с ним работает (…) она называла имена разных людей (…) Но она это делала не для того, чтобы выдать их полиции, а с целью выразить несогласие с их действиями…» [849]
Но, может быть, Маня работала с Зубатовым просто потому, что была в него влюблена?
849
«Мы никогда… их действиями…» — Я. Гольдштейн, стр. 85.
На этот вопрос, скорее всего, не могла бы ответить и сама Маня.
20
Любимый брат Мани Нахум, всего на год моложе ее, прислал из Эрец-Исраэль срочную телеграмму, что он тяжело болен и нуждается в Маниной помощи. Он хорошо знал, что другим способом сестру не вытащить из России, где она в конце концов погибнет. Маня не раздумывала ни секунды и в начале 1904 года высадилась в Яффе. Увидев на причале живого-здорового Нахума, она все поняла и хотела наутро вернуться тем же пароходом, но пароход уже ушел.
Нахум (сокративший свою фамилию до Вилбуш) позаботился о том, чтобы Маня — такая бледная, измученная, исхудавшая — попала в хороший дом, где она сможет прийти в себя после русских кошмаров.
Так Маня оказалась в доме Ольги и Йехошуа Ханкиных [850] в Яффе, где все говорили по-русски. Ханкин целыми днями ездил по стране и вел переговоры с арабами, стараясь выкупить у них как можно больше земель для еврейских поселенцев, а круглолицая, вальяжная Ольга сидела с Маней на кухне у самовара и рассказывала, как ради Ханкина бросила русского офицера, которого очень любила. Эта «пастораль» длилась недолго: Нахум предложил Мане присоединиться к его экспедиции, которая отправлялась на поиски источников воды и полезных ископаемых в Эрец-Исраэль и в Заиорданье. В экспедицию входили свободно говоривший по-арабски младший брат Ханкина и бывшая учительница из Кишинева. Запаслись провизией, водой, лекарствами и оружием на случай нападения бедуинов — такие случаи не были редкостью.
850
Ханкин Йехошуа (1864–1945) — сионистский деятель.
Ханкина Ольга (1852–1942) — одна из первых в Эрец-Исраэль дипломированных акушерок.
— Ну, тебе-то не привыкать! — засмеялся Нахум, протягивая Мане пистолет.
Обе женщины были одеты в мужскую одежду. В дорогу отправились верхом, так что Мане пригодилась детская привычка гонять по двору на неоседланной лошади.
— Помнишь нашу белую лошадь? — спросила Маня Нахума, и они наперебой стали вспоминать детство, Нёмку-цыгана.
«Мы пересекли верхом всю Эрец в течение шести недель. Каждый день по десять-двенадцать часов в седле (…) Я влюбилась в Эрец» [851] , — напишет потом Маня.
851
«Мы пересекли… в Эрец» — Я. Гольдштейн, стр. 143.