Три женщины
Шрифт:
Тогда же мэтр бегло упомянул, что его редкая фамилия восходит к временам Наполеона и ее носителей во всем мире можно пересчитать по пальцам.
Поэтому Кнут был несказанно удивлен, увидев в Париже вывеску сапожника по фамилии Бальмонт.
Литературные кружки, в которых бывали Кнут с Ариадной, назывались по-разному, но порядок в них был заведен одинаковый. Все рассаживались в круг, выбирали председателя заседания, потом читали и разбирали стихи или рассказы. Одни произведения удостаивались не более реплики или чисто технического замечания, другие — целой лекции по истории российской словесности или экскурса в глубины «настоящего» русского языка. Эти кружки имели огромное значение, особенно для тех, кто, как Кнут, в отличие от той же Ариадны не получил ни домашнего воспитания, ни гимназического образования, читал без всякой системы и до всего доходил своим умом.
У молодых поэтов пользовались успехом еженедельные литературные вечера у таких знаменитостей, как Ходасевич и Мережковский [358] с Гиппиус [359] , тем более что у Ходасевича всегда подавали чай, а в литературно-философском салоне «Зеленая лампа» у Мережковских, живших в дорогом районе Парижа, можно было даже пообедать.
В эти дома Кнут ходил вначале с Гингером, а позднее и с Ариадной.
В салоне Мережковского и Гиппиус бывали философы Шестов [360] и Бердяев [361] , писатели Алданов [362] и Зайцев [363] , поэт Георгий Иванов [364] , критик и литературовед Георгий Адамович [365] .
358
Мережковский
359
Гиппиус Зинаида Николаевна (1869–1945) — русская поэтесса.
360
Шестов (Шварцман) Лев Исаакович (1866–1938) — русский философ.
361
Бердяев Николай Александрович (1874–1948) — русский философ.
362
Алданов (Ландау) Марк Александрович (1889–1957) — русский писатель.
363
Зайцев Борис Константинович (1881–1972) — русский писатель.
364
Иванов Георгий Владимирович (1894–1958) — русский поэт.
365
Адамович Георгий Викторович (1892–1972) — русский поэт, литературный критик.
«У Ходасевича говорили только о литературе, а у Мережковского и Гиппиус — еще и о религии, о истории, о метафизике и просто сплетничали. Обычно гостей принимала хозяйка дома и секретарь Мережковского Злобин, не отходивший от нее ни на шаг. Зинаида Гиппиус была высокой, тощей и косоглазой, одевалась по моде давно прошедших дней, в ее поведении чувствовалось нечто среднее между петербургской светской дамой и избалованной девочкой. При виде этой высокомерной, не расстававшейся с лорнетом старухи, наделенной своеобразным шармом, трудно было предположить, что эта писательница — еще и критик Антон Крайний, чьи ядовитые статьи с доходящим до жестокости ехидством никого не щадили. Дмитрий Мережковский был полной противоположностью своей жене во всех отношениях. Очень низкорослый, он, видимо, потому и старался не оказываться рядом с ней. Его появление на вечерах, проходивших обычно по воскресеньям, обставлялось особой торжественностью: он появлялся из глубин дальних комнат не раньше, чем гости заканчивали непременный ритуал целования руки хозяйки дома и рассаживались вокруг большого стола. Вот тогда-то и раздавались шаги властителя дум. Мережковский был замечательным собеседником, но в пылу спора мог дойти до того, что никому не давал открыть рта. В таких случаях, как только кто-то начинал высказывать свою мысль, Мережковский тут же его обрывал: „Да, да, я догадываюсь, что касательно роли Иисуса Христа вы не согласны с Достоевским [366] , вы же разделяете точку зрения Розанова [367] “. И обращаясь к жене, восклицал: „Зиночка, ты слышала? Новый завет — это своего рода мятеж! Сын восстал против отца!“ Увлеченный спором, он, случалось, развивал аргументы своего оппонента и нападал на свои собственные. Правда, надо признать, что возражения вспыльчивого Мережковского почти всегда были весьма обоснованны. Его эрудиции можно было позавидовать. Часто он высказывал и оригинальные мысли. На вечерах в доме Мережковского и Гиппиус царила обстановка полной свободы мнений. С хозяевами дома разрешалось не соглашаться, да они и между собой иногда не соглашались. На диспутах публика получала удовольствие от выкриков с места, которыми Зинаида Гиппиус прерывала тирады мужа. Домашние же вечера, на которых Гиппиус неназойливо задавала тон, нередко превращались в увлекательные обсуждения самих основ литературы. После нескольких часов таких обсуждений гости из просторной столовой шли в гостиную, разбивались на группки, окружали Гиппиус, заводили интимные разговоры, пересказывали литературные сплетни, а иногда читали стихи или эпиграммы. Тогда Мережковский обычно удалялся к себе. Роль, которую играл этот дом, намного превосходила по значимости те книги, которые были написаны его хозяевами» [368] , — писал Кнут.
366
Достоевский Федор Михайлович (1821–1881) — русский писатель.
367
Розанов Василий Васильевич (1856–1919) — русский философ.
368
«У Ходасевича… его хозяевами» — Д. Кнут, «С Ходасевичем, Мережковским и Гиппиус» (ивр.), «ха-Арец», 28.8.1953.
Не менее живые воспоминания остались у Кнута и об основателе «Обезьяньей Великой и Вольной Палаты» Алексее Ремизове [369] .
«Первый сюрприз ожидал меня прямо у двери квартиры в доме, населенном русскими беженцами (…) Вместо звонка на двери ремизовской квартиры висел обезьяний хвост (…) Ремизов — маленький, сухопарый и сутулый — принял меня очень тепло и тут же объявил, что послал мой портрет на проходившую тогда в Праге выставку „Рисунки писателей“ (…) Алексей Михайлович, спросил я, вы меня нарисовали по фотографии в газете? „Да нет, — ответил хозяин не моргнув глазом. — Зачем же? Я рисовал по воображению“ (…) Но на этом не кончились уготованные мне сюрпризы. Когда подали чай, Ремизов шепнул что-то на ухо жене (…), и она принесла коробку, в которой лежали странные предметы, напоминавшие доисторические бисквиты. И в самом деле, стоило мне только к ним прикоснуться, как я почувствовал, что они тверже камня. Хозяева внимательно смотрели на меня, а я не знал, как быть. Увидев мои мучения, Ремизов смилостивился надо мной. Ну, поинтересовался он, как вам бисквиты, а? Хороши, не правда ли? Они из Турции, и мы их очень бережем. Моя растерянность возросла еще больше, когда я вспомнил, что супруги Ремизовы в самом деле были в Турции лет десять назад. Странный вечер провел я у Ремизова. Было много народа, но очень мало писателей. Порой было трудно понять, издевается ли Ремизов над своими гостями или просто живет в совершенно другом мире. К примеру, он начал долго и подробно рассказывать, как ему является настоящий чертик, привязавшийся к дому и к нему и скачущий по утрам под его окном (…) Вдруг, повернувшись к одному из гостей, почтенному человеку в солидном возрасте, Ремизов неожиданно спросил его: „Уж вам-то наверняка приходилось с ними встречаться, с чертями-то?“ Опешивший гость едва не лишился дара речи. Чуть позднее в разгар беседы лицо Ремизова просияло, и он, радостно подмигивая нам и потирая руки, торжественно объявил: „А что я вам покажу сейчас! Замечательную вещь: альбом для дураков!“ И тут же принес какой-то странный альбом. Признаюсь, я не знал, как решить эту загадку: в чем, собственно, смысл слов „альбом для дураков“? Надо ли понимать их в том смысле, что старый писатель показывает нам альбом с дураками или альбом для нас, дураков» [370] .
369
Ремизов Алексей Михайлович (1877–1957) — русский писатель.
370
«Первый сюрприз… нас, дураков» — Д. Кнут, «Встреча с Ремизовым» (ивр.), «ха-Арец», 23.10.1953.
У Мережковского бывал и Бунин. Заходил он и к Ариадне с Кнутом. Как-то там разыгралась такая сценка, описанная Кнутом.
«Сидели втроем. Мы с женой и наш гость — писатель, с которым Бунин собирался встретиться у нас. Открылась дверь, и Бунин вошел в комнату. Наш гость вскочил, бросился к Бунину и в страшном возбуждении забормотал что-то вроде: „Я просто не верю своим глазам, неужели мне наконец-то выпала честь видеть великого Бунина“ (…) Бунин посмотрел на него, подождал, пока тот закончит свои излияния, пожал ему руку, сел на диван, посмотрел перед собой и вдруг, к нашему страшному конфузу, медленно и громко произнес: „Сукин сын!“» [371]
371
«Сидели втроем… Сукин сын!» — Д. Кнут, «Бунин в быту» (ивр.), «ха-Арец», 9.10.1953.
Зато те, к кому Бунин благоволил, получали от него самые неожиданные знаки внимания. Так, Гингеру, который пугал французских буржуа то лохматой бородой, то пышными бакенбардами, Бунин подарил свою фотокарточку, где он снят полуголым, с дарственной надписью:
НелепоОднажды, когда Бунин с Кнутом выходили из какого-то бара, за ними увязался нищий, выпрашивая милостыню. Увидев, что господа на него даже не смотрят, он забежал вперед и запричитал: «Сами-то небось стаканами хлестали, а соотечественнику и на глоточек не подадите, свиньи вы эдакие!»
372
«Нелепо созданы… нужно было — баки» — Муромцева-Бунина Вера Николаевна (1881–1961) — переводчица, жена И. Бунина. «Беседы с памятью», «Советский писатель», Москва, 1989, стр. 437.
Бунин мгновенно остановился.
— Ах ты, голубчик! Тебе, значит, это на водку надо? Так сразу и сказал бы, а то врал, будто три дня крошки во рту не было. На, вот, держи, — Бунин вынул из кармана монетку, — выпей за здоровье раба Божьего Ивана Алексеевича, да поменьше ври!
Еще один случай произошел в кафе «Куполь» уже после получения Буниным Нобелевской премии. Увидев вошедшего Бунина, Кнут бросился его поздравлять и был ошарашен, услышав в ответ раздраженную брань.
— Иван Алексеевич, — смутился Кнут, — что с вами? Неудобно же!
— В самом деле неудобно, — ответил Бунин, — но я теперь — человек конченый.
И сев за столик, он снова разразился уже непечатной бранью.
— Вы, конечно, знаете, — начал он, чуть успокоившись, — что я, как почти все русские писатели, полагался на помощь евреев, да-с! А теперь я получил премию, вот она меня и доконала. Не стало мне отбоя от братьев-писателей. Вся эмиграция считает своим долгом заставить меня разделить ее страдания и просить у меня «ссуду». В Грассе, где мы околеваем от холода уже четвертую зиму, срочно надо делать центральное отопление, не так ли? Дело кончится тем, что от премии скоро ничего не останется, кроме диплома. Тут-то все и запрыгают от радости. Этот старый пропойца просадил все денежки в кабаках! Они с чистой совестью бросят меня на произвол судьбы. Так я и помру на соломенном матраце.
«Поговаривали о якобы негативном отношении Бунина к евреям, — вспоминал много позже Кнут. — Но, скорее всего, это были только слухи, если судить по случаю, имевшему место в 1937 году. К столетней годовщине со дня смерти Пушкина легендарный танцовщик и пушкинист Серж Лифарь [373] организовал в Париже великолепную пушкинскую выставку. Там были представлены уникальные с исторической точки зрения экспонаты — например, роковой пистолет, из которого был застрелен поэт. На бал по поводу открытия выставки Лифарь пригласил нескольких русских поэтов прочесть стихи, посвященные памяти Пушкина. Зная, что в зале среди прочих наверняка окажутся и бывшие герои „черной сотни“ и уцелевшие члены дома Романовых, для которых русская революция была не более чем проделкой жидовской шайки, я выступил с чтением поэмы о еврейских похоронах в Кишиневе, воспользовавшись тем предлогом, что в поэме есть несколько строчек о Пушкине. Когда я кончил читать, в зале воцарилось гробовое молчание (…) Не знаю, сколько времени длилась бы эта напряженная тишина, если бы на сцену не поднялся Бунин. Он обнял меня и расцеловал. Грохнули аплодисменты» [374] .
373
Лифарь Серж (Сергей Михайлович, 1905–1986) — русский хореограф.
374
«Поговаривали о якобы… аплодисменты» — Д. Кнут, «Бунин в быту».
8
Ариадна и Кнут вели полуголодное существование, что не мешало им принимать гостей. Кто-то жил по соседству и забегал на огонек, кому-то они звонили, кто-то заходил без звонка. Общество собиралось самое разношерстное. Бывал там бывший ешиботник [375] из Литвы Довидман, которого называли только по фамилии. Он походил на Дон-Кихота. Длинный, худющий, с бородой, с голубыми глазами, по-донкихотски наивными. Целыми днями он сидел в кафе и играл в шахматы. Бывала там и младшая сестра Кнута, хорошенькая веселая Ахува, в которую был влюблен молодой многообещающий философ и литератор Арнольд Мандель [376] с черными, порчеными зубами, похожий на обезьянку. Позднее он стал одним из выразителей проблем французского еврейства, посвятив свои книги, в сущности, одной теме — еврейскому самоопределению в нееврейском мире. Заходил и младший брат Евы, милый серьезный Моня (Иммануил) Циринский, успевший, несмотря на молодость, стать владельцем парохода, назвав его в честь своей любимой сестры «Ева». Заглядывали уроженец Двинска маленький Жак Шапиро [377] и уроженец Белостока Бен (Рабинович) [378] — оба художники, рисовавшие портреты Ариадны, Евы и Кнута. Бывали и актеры Григорий Хмара [379] , Ляля Кедрова [380] и уроженка Одессы Шошана Авивит [381] , ставшая одной из ведущих актрис «Комеди Франсэз» [382] после того, как чуть было не стала ведущей актрисой «Габимы» [383] . Попав в труппу «Габимы», она так поразила Вахтангова, что роль Леи в «Диббуке» [384] он отдал ей. Но терзания Авивит из-за тайной любви к Вахтангову и конфликт с труппой вынудили ее уйти из театра, а роль Леи сыграла Хана Ровина [385] . Французские поэты Эдмонд Пелег и Андре Сапир посвящали Шошане стихи, композиторы Андре Блох и Андре Уор сочиняли музыку для ее чтения с эстрады ТАНАХа [386] на иврите, а Бальмонт, посвятивший ей цикл стихотворений и драму «Юдифь», называл ее своей музой. «Обладая страстным темпераментом, — писал о ней один критик, — мелодичным голосом, отточенной дикцией и незабываемой красотой, она могла бы заставить прозреть слепого и пробудить мертвого». Дома у Ариадны Шошана Авивит читала стихи русских поэтов.
375
Ешиботник (ивр.) — учащийся ешивы.
Ешива (ивр.) — букв. «заседание». Еврейское религиозное учебное заведение, готовящее раввинов.
376
Мандель Арнольд (1913–1987) — французский писатель и публицист.
377
Шапиро Жак (Яков Александрович, 1887–1972) — французский художник, автор мемуаров о еврейских художниках Монпарнаса «Улей» (фр.), «Фламмарион», Париж, 1960.
378
Бен (Рабинович Бен-Цион, 1905–1988?) — французский художник.
379
Хмара Григорий Михайлович (1883–1970) — русский актер театра и кино, режиссер.
380
Кедрова Ляля (Елизавета Николаевна, 1918–1994?) — русская актриса театра и кино.
381
Авивит (Лихтенштейн) Шошана (1901–1981) — французская актриса.
382
«Комеди Франсэз» (фр.) — Национальный театр Франции.
383
«Габима» (ивр.) — букв. «сцена», «подмостки». Израильский национальный театр. Создан в 1918 году в Москве при поддержке К. С. Станиславского (1863–1938) и Е. Б. Вахтангова (1883–1922).
384
«Диббук» (ивр.) — букв. «прилипший», в еврейских народных поверьях — злой дух, который вселяется в человека и овладевает его душой. Название пьесы еврейского писателя, драматурга и собирателя еврейского фольклора Семена Ан-ского (Шломо Раппопорта, 1863–1920) и первый спектакль «Габимы», поставленный на иврите Вахтанговым в 1918 году и принесший еврейскому театру мировую славу.
385
Ровина Хана (1888–1980) — ведущая актриса «Габимы».
386
ТАНАХ (ивр.) — аббр. из первых букв названий частей Библии — «Тора» (Пятикнижие Моисеево), «Невиим» (Пророки), «Ктувим» (Писания).