Три женщины
Шрифт:
3. Партия объединяет для экономической и культурной деятельности рабочих всяких политических взглядов и совсем без таковых.
4. Организация партии демократическая, т. е. управляется снизу, а не сверху» [735] .
Возможно, рабочий класс не догадывался, что «хлеба и знаний» — парафраз древнеримского «хлеба и зрелищ».
Председателем ЕНРП была Маня Вильбушевич, а Маней руководил начальник охранки Сергей Васильевич Зубатов.
735
«1. Еврейская независимая… не сверху» — там же.
8
Очень
Маня приобрела широкую известность. Руководство БУНДа было очень обеспокоено появлением конкурентов. Беспокойство усилилось, когда выяснилось, что молодая Вильбушевич знает не только язык еврейских масс — идиш, но и их психологию. А как ей не знать, если она стояла у верстака бок о бок с еврейскими рабочими!
736
«…чтобы организованные… единичном случае…» — из архива музея Революции (Москва).
Маня никогда не была оратором. Просто она говорила доходчиво и искренне. Люди шли за ней с огромным воодушевлением, так как чувствовали, что она их понимает, и верили, что правда на ее стороне.
— Кожевенники, плотники, портные, меховщики, сапожники! — обращалась Маня к слушателям с любых импровизированных трибун. — Прежде всего мы — евреи. Мы не должны вмешиваться в политические дела русского народа. Мы что, смазка для колес русской революции? Мы хотим сменить царский режим в России или сократить наш рабочий день? Что для нас важнее, политика или лишний грош? В черте оседлости испокон веков ешиботники, приехавшие из местечек в город, кормились в еврейских семьях не богачей, а совсем наоборот. Бедняки делились последним с бедняками. Кто это когда-нибудь слышал, чтобы бедняки-гои помогали другим беднякам-гоям — только бы те набирались знаний?! Так поделиться куском хлеба с нищим ешиботником мы можем, а сберечь копейку в стачечный фонд — нет? Не бойтесь полиции! — заканчивала Маня свои выступления. — Поверьте, нас больше не будут арестовывать за стачки и митинги. Мы станем такой силой, что нас не сломят ни полиция, ни казаки! Потому что бороться за свои права мы будем вместе.
Тут Маня доставала из кармана коробок спичек и показывала, как просто сломать по отдельности каждую спичку и как трудно — все спички вместе.
Недаром дочь Мани считала, что ее мать была прирожденным вождем, что в ней таилась какая-то непонятная сила.
В штаб-квартиру ЕНРП начали ежедневно приходить рабочие с просьбами, с жалобами, с предложениями. Просили, чтобы партия дала санкцию на стачку, чтобы взяла на себя переговоры с хозяевами, чтобы помогла материально. Там, где влияние «экономистов» было сильным, стачками руководил особый Ремесленный совет. Там, где их влияние было слабым, существовал Организационный совет. Над всеми этими советами стоял Общий комитет, который давал указания и обращался по текущим делам к начальнику минского жандармского отделения полковнику Васильеву.
Первые стачки в Минске проходили безнаказанно, поскольку Васильев получил от Зубатова указание «…смотреть сквозь пальцы на стачки, раз в них нет ни уголовщины, ни явной политики».
ЕНРП принимала на себя руководство стачкой, сама формулировала требования и письменно сообщала их хозяевам. Нередко стачка затягивалась только потому, что хозяин отказывался вести переговоры. В таких случаях Маня прибегала к разным ухищрениям, вплоть до воздействия на него через полковника Васильева.
Полковник был колоритной фигурой. Рослый, бритоголовый, с пышными усами и крепкими белыми зубами. Через правую щеку — большой ножевой шрам. Всей душой он был предан Зубатову, беспрекословно следовал приходившим из Москвы циркулярам и готов был на все, только бы выслужиться перед начальством.
В один прекрасный день на улицах Минска появились афиши с изображением приказчика, который, пользуясь отсутствием
Самый большой в городе зал «Париж» был набит до отказа. Пришло человек четыреста. Полковник Васильев воодушевленно прогромыхал им со сцены:
— Я готов вам помочь. Я — представитель царской власти. Нет для меня ничего дороже, чем польза народу.
Народ бурлил. По приказу начальника жандармерии, минская полиция не только смотрела сквозь пальцы на забастовщиков, но еще и оказывала нажим на возмущенных заводчиков и фабрикантов, и рабочие воочию убеждались, что в конфликте с хозяевами правительство на их стороне.
Доверие к Мане росло. А она писала Зубатову:
«В Гродно рабочие в типографии Лапина задумали устроить стачку. Я убеждаю их идти законным путем, тогда никто не будет арестован. Они решили послушать меня (…) Если бы вы как-нибудь могли повлиять, чтобы их не тронули, право, вы бы фактически им показали, что не звери вы все, не лютые им враги» [737] . Зубатов незамедлительно обратился в Департамент полиции.
Из департамента столь же незамедлительно ушло распоряжение в Гродно не арестовывать рабочих. Зубатов послал в Петербург благодарственную телеграмму за оказанное ему доверие.
737
«В Гродно… не лютые им враги» — Д. Заславский, стр. 117.
Полицейская политика, которой поощряли тех, кто помогал Мане, и арестовывали тех, кто ей мешал, постепенно привела к значительному росту популярности ЕНРП, а благодаря денежным фондам охранки у ЕНРП было гораздо больше возможностей, чем у БУНДа. Чайные, рабочие столовые, рабочие клубы, общество кредита — все эти приманки привлекали к ЕНРП, и к началу 1902 года она по численности превзошла в Минске БУНД. Более того, однажды семьсот бундовцев сразу перешли в ЕНРП. К тому же ЕНРП пополнялась за счет сионистов, которых БУНД не принимал. Вскоре ЕНРП объединила пятнадцать из шестнадцати профессиональных союзов в Минске. «Экономисты» занимали в Минске привилегированное положение, пользуясь среди всеобщего бесправия свободами, которые им предоставил полковник Васильев, включая свободу собраний. Эти собрания — общие и профессиональные — проходили в том же «Париже», и входные билеты печатались не, как обычно, «с разрешения полицмейстера», а «по распоряжению жандармского полковника». Полковник приходил на эти собрания и однажды даже произнес перед рабочими речь о вреде политики. На этих собраниях излагалась платформа «экономистов», критиковался БУНД и другие партии, обсуждались организационные вопросы. Бундовцы пытались срывать эти собрания, скупали входные билеты и демонстративно рвали их на глазах у всех, заглушали ораторов, швыряли в них тухлыми яйцами, устраивали потасовки в зале, а то и настоящие побоища, не говоря о постоянной слежке за «экономистами», чтобы заранее знать, что еще они там придумали. Но бундовцам ничего не помогало.
«Наш расчет был предельно простым, — вспоминает Маня. — Наша деятельность могла принести только пользу: мы никого не обманывали (…) Народ был с нами…» [738] .
Успешно прошла забастовка на большой папиросной фабрике Шерешевского в Гродно, куда Маня приехала ее организовать. Об успехе забастовки Маня сразу же сообщила Зубатову, не преминув отметить разочарования бундовцев, ожидавших арестов забастовщиков.
Не получив никакой поддержки от полиции, Шерешевский пригласил к себе в особняк отца Мани, своего давнего знакомого, и, протянув ему коробку самых дорогих папирос своей фабрики, сказал:
738
«Наш расчет… был с нами…» — Я. Гольдштейн, стр. 141.