Три женских страха
Шрифт:
Во время торжественной части мы сидели отдельно – выпускники впереди, родители и гости – сзади. Меня вызвали на сцену первой – я была золотой медалисткой даже при всех своих пропусках. Пока директор что-то бормотал о «путевке в жизнь» и «светлом будущем», я смотрела в зал и видела только Акелу, довольно улыбавшегося в последнем ряду.
Как только весь официоз закончился, я побежала через толпу к нему и протянула медаль:
– Смотри, ради чего десять лет мучений!
– Это не ради этого. Теперь институт твой, можно считать, в кармане – один экзамен сдавать проще. – Он небрежно сунул коробочку с медалью в карман пиджака. –
– А… ты?
– А я тут побуду, почитаю, – и он продемонстрировал мне крошечную книжечку в кожаном переплете. – «Суждения и беседы Конфуция». Не читала?
– Нет.
– Ну да где тебе! – весело поддел Акела. – Там о «Харлеях» ни слова нет.
– Ой, да ладно – жизнь длинная, еще прочту, – отмахнулась я и убежала в спортивный зал, где уже вовсю танцевали.
Но почему-то внутри себя я не чувствовала никакой радости или особого подъема – ну подумаешь, окончила школу, медаль получила. И что? Просто еще одна ступенька по дороге к старости. И танцевать мне не хотелось – с кем? С прыщавыми одноклассниками? Ощущать на обнаженной спине прикосновения их потных от волнения ладоней? Фу, мерзость какая! Я пришла сюда с лучшим мужчиной на свете – с ним и буду танцевать.
Решительно вернувшись в актовый зал, я нашла Акелу сидящим в кресле с открытой книгой. Услышав шаги, он поднял голову:
– Это ты? Что – не танцуется?
– Без тебя – нет, – подтвердила я. – И вообще – ты недостоверно исполняешь свою роль. Обещал быть кавалером, а ведешь себя как охранник. Идем!
И он пошел за мной, улыбаясь снисходительно и как бы давая понять, что потакает моему капризу.
В темном зале я повернулась к нему лицом и положила руки на плечи. Акела осторожно обнял меня, и мы заскользили в танце под рвущий душу голос иностранной певицы. На нас оборачивались, одноклассницы мои были едва ли не в обмороке, а их родительницы, сгрудившиеся в углу у столиков с закусками и напитками, косились на меня и моего спутника. Краем глаза я увидела, как вокруг нашей «классухи» Ольги Яновны потихоньку образовывается кружок особо недовольных. Но я прекрасно знала – никто из них не осмелится подойти и попросить покинуть помещение. Так что пусть шипят – что им еще остается.
Танец закончился, и Акела вдруг поднес к губам мою руку:
– Ты хорошо танцуешь.
Я покраснела, в душе радуясь, что в зале темно и моего свекольного румянца не видно. Кожа на тыльной стороне ладони, на месте прикосновения его губ, словно горела. Мне было сладко внутри.
– Я хочу уйти отсюда, – вдруг сказала я, и Акела удивился:
– Уже?
– А что? Больше все равно ничего интересного не будет. Сейчас мальчишки начнут в туалет на третий этаж бегать – курить и выпить спрятанного «Рояля», девчонки тоже присоединятся – у кого смелости хватит. Потом родители начнут своих пьяных чад по углам вылавливать – кого целующимися, а кого – трахающимися. Вот и весь сценарий. Скучно. Идем лучше по набережной прогуляемся – рассвет скоро, пока дойдем – как раз.
– А нога твоя как же?
– А что нога? Я без каблуков, туфли удобные. Платье вот только… не подумала я, надо было хоть плащ взять.
У платья была сильно декольтированная спина, воротник-ошейник, переходивший в «английскую» пройму, и длина почти в пол, и я даже не потрудилась прихватить с собой что-то на случай, если замерзну. Жалко…
– Это не проблема, – отозвался Акела,
Я увидела, как он быстро снимает с плеч кобуру на ремнях и прячет в карман брюк небольшой пистолет. Ого…
– Ну все, идем. Прощаться будешь с кем-нибудь?
– С кем? Я тут ни по кому скучать не буду.
Моя единственная за всю школьную жизнь подруга Лана год назад уехала с родителями на ПМЖ в Израиль, что для меня стало настоящей трагедией – мы с ней были неразлучны со второго класса. Остальные девчонки со мной не дружили, считая чокнутой. По их понятиям, я интересовалась не тем, чем надо, занималась не женским видом спорта и общалась не с теми людьми. Ну еще бы – таких цып в компанию байкеров никто бы не вписал. Так что жалеть не о чем, скучать не по кому – значит, и прощаться не с кем.
Мы вышли. Над городом уже занималось прохладное июньское утро. Самое прекрасное время – еще все спят, только редкие такси снуют по городу. Еще даже автобусы не вышли на линии, и трамваи стоят в парке. Город просыпается и вот-вот наполнится обычным шумом, звоном и суетой. А сейчас – никого. И кажется, что мир принадлежит только нам двоим, медленно шагающим по направлению к набережной. Я подняла руки и принялась вынимать шпильки из высокой прически. Встряхнув головой, почувствовала себя намного лучше – кудри рассыпались по спине, по плечам. Волосы во мне, пожалуй, самое привлекательное.
Акела хмыкнул:
– А мне больше нравилось, когда было убрано.
– Почему? – расстроилась я.
– У тебя лицо делается как на фотографиях начала века – тонкое, строгое, загадочное. А распущенные волосы тебя простят.
Однако…
– Могу собрать.
– Как хочешь.
Дальше шли молча. Я сжимала в кулаке шпильки и лихорадочно придумывала тему для разговора – невозможно ведь так долго молчать.
До самой набережной так ничего и не придумалось. Там оказалось многолюдно – не только мне пришла подобная идея, многие вон целыми классами пришли. И пьяных столько… Я не любила спиртное, а уж после выходки с джином в кафе и вообще не прикасалась. Хотя папа не запрещал. Он вообще ничего не запрещал, считая, что запреты только подогревают интерес. Когда он впервые увидел меня с украденной у него же сигаретой, ничего не сказал, не стал читать морали о вреде курения, сказал просто:
– Если уверена, что тебе это надо, – не прячься и не воруй. Покупай нормальные сигареты.
– Я брошу, папа…
– Это твое дело, Александра.
Больше он к этому разговору не возвращался, а я курила в открытую и не слишком много – легализация процесса лишила его очарования. Мне просто нравился собственный вид с сигаретой – не больше.
То же и со спиртным. В шестнадцать папа сам налил мне стопку водки, и я едва концы не отдала. Эскапада с джином была моей второй встречей с крепким алкоголем.
Почему-то вид пьяных сверстников на набережной в предрассветный час вызвал у меня отвращение. Такое впечатление, что они украли у меня что-то личное, нарушили идиллию, которую я создавала с любовью и трепетом. Настроение испортилось, и Акела это заметил.
– Что с тобой?
– Давай уйдем, – попросила я.
– Ты же рассвет хотела.
– А получила закат, – буркнула я, обводя рукой набережную. – Такое впечатление, что попала в голливудский фильм про Апокалипсис и сейчас эти зомби на нас нападут.