Три жизни Томоми Ишикава
Шрифт:
– Я даже не знаю, где Уэст-Виллидж.
– Не сомневаюсь, вы справитесь.
– Надеюсь.
– Ну и у вас есть мой номер, если вдруг заблудитесь.
Я перешел Бруклинский мост и затерялся среди улочек, странно похожих на парижские. В баре я заказал газировки и попросил выжать в нее лайм. Сидя над записной книжкой, я наблюдал, как мимо в закатном солнце катится жизнь.
«Кто ты, Томоми Ишикава, и что ты сделала с моей подругой? Кому еще я могу это рассказать? Кто посмеется над моими шутками? Кому не все равно? Не умирай, Томоми Ишикава, приходи, и мы поболтаем.
Я не понимаю записей, которые нахожу. Скольких ты убила? Или ты просто сочиняешь?
У меня есть вопрос. Вопрос, который важнее «почему?» и «это правда?». А что если я не стану читать то, что ты пишешь?
С
Потом я вернулся, на сей раз через Манхэттенский мост, и запетлял направо и налево по улицам, пока не нашел компьютерный клуб. Мне пришло новое письмо; я сам не знал, что думать. Я распечатал текст и, расплачиваясь, попросил парня за стойкой показать, где Уэст-Виллидж. Придя во французское кафе на час раньше, я заказал пиво, потому что, в конце концов, был в отпуске, и стал перечитывать письмо.
Беатрис появилась минута в минуту с таким видом, словно ей только что рассказали анекдот.
– Как дела?
– Все нормально, спасибо.
– То есть tickety-boo?
– Хотите пива? – предложил я.
– Да.
Я заказал еще два пива, и она спросила:
– Так о чем там написано?
Я слегка смутился.
– Где?
Мне показалось, что она имеет в виду мою записную книжку – ту, в которой я вел записи.
– В блокноте, который мы нашли в пианино.
– А.
Запись была личного свойства. Но Бабочка умерла – и она сказала, что я могу даже ввести ее в книгу. Я сомневался, что от этого будет какой-то вред, и отчаянно хотел кому-нибудь рассказать. Поэтому я нагнулся к Беатрис и сделал глубокий вдох.
– Она описала, как убила одного человека.
– Она кого-то убила?
– Ну, так там написано.
– И кого?
– Свою няню.
– Как она ее убила?
– Все не так страшно, как кажется.
– Что, убийства бывают не страшными?
– Ну, она совершила нечто вроде эвтаназии.
– Так.
Я поцокал языком, размышляя.
– У меня в голове такой бардак…
Беатрис кивнула.
– Да уж.
– Я уже нашел две записи, в которых Томоми Ишикава призналась, что убивала людей, и каждый раз вроде бы из жалости, но как-то странно. Без особой необходимости. Няня бы все равно умерла. А те, другие… не знаю. Никто ее не вынуждал. Они бы или умерли… или нет. Вне зависимости от Томоми Ишикава.
Беатрис уставилась на меня, пытаясь понять, шучу я или вру.
– О господи.
Она побледнела, словно услышала очень плохую новость.
– А кто были те двое?
Я ощутил укол совести.
– Э… племянник ее няни и один посторонний человек, с которым она познакомилась 11 сентября 2001 года.
– Так. – Беатрис выдохнула и вновь порозовела. – Значит, ваша Бабочка, она же хозяйка моей квартиры, – убийца.
– Моя Бабочка? – повторил я.
– Вы правда думаете, что она их убила? – спросила Беатрис.
– Не знаю. По-моему, ей нет никакого смысла кого-то убивать, но она описала все так, как будто это было на самом деле.
– Вы понимаете, что если она убила трех и более человек с некоторым промежутком, то официально стала серийным убийцей?
– Откуда вам известны признаки серийного убийцы?
Беатрис пожала плечами.
– Просто где-то слышала.
– Да уж. – Я пристально взглянул на нее. – И почему вы назвали ее Бабочкой?
Беатрис озадаченно посмотрела на меня и слегка покраснела.
– А разве я ошиблась? Кажется, вы сами сказали…
Я не помнил, чтобы называл Томоми Бабочкой в присутствии Беатрис, но на сто процентов не был уверен.
– Да, я всегда называю ее Бабочкой, – ответил я.
Но неотложные вопросы этим не исчерпывались.
– Есть еще кое-что.
– Что?
– Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Чарлз Стритни?
– Нет.
– Адвокат
– Я не знаю, как звали ее адвоката. А что?
– Посмотрите. – Я протянул Беатрис письмо, которое распечатал в интернет-кафе, и отошел покурить, пока она читала.
Кому: Бенджамин Констэбл
От кого: [email protected]
Тема: письмо от Томоми Ишикава
Отправлено: 08-21-2007 17.04 (GMT +2)
Уважаемый Бенджамин Констэбл, мы не знакомы, хотя оба имели дело с покойной Томоми Ишикава (также известной вам как Бабочка), и от ее имени я взял на себя смелость связаться с вами.
Томоми написала несколько текстов, которые просила переслать вам в конкретное время, в том числе когда вы приедете в Нью-Йорк.
Нижеследующий фрагмент был написан где-то в феврале 2007 года в Париже. Надеюсь, в нем есть нечто для вас интересное. Желаю приятного и продуктивного пребывания в Соединенных Штатах.
Дорогой Бен Констэбл, я официально приветствую тебя в Нью-Йорке. Сердце у меня радостно подпрыгивает при мысли о том, что ты бродишь по улицам, где я выросла. Я представляю, что гуляю там с тобой, указываю на разные достопримечательности, рассказываю истории, делюсь всем, что вижу и чувствую, пока ты открываешь для себя мой город.
Я представляю тебя с огромной лупой и в охотничьей шляпе – ты ходишь по тротуарам и рассматриваешь всякие подробности, как отличная английская ищейка. Но посмотри наверх, Бен Констэбл. Не забывай в своей решимости найти спрятанное окунуться в лучи славы, которые рассылает мой огромный город.
Значит, ты нашел сокровище в пианино. Я впечатлена, честное слово. В ранних версиях этого письма я собиралась привлечь тебя в Брайант-парк щедрыми описаниями его красот и прошлого. В Нью-Йорке, по большей части, можно передвигаться по зеленым островкам, которые служат вехами моей жизни и украшают городской пейзаж. Но ты опередил меня, ты увидел парк и нашел подсказку и сокровище, поэтому я не стану говорить лишнего, хоть и позволю себе задним числом указать на статую Гертруды Стайн. Ты заметил, что она сидела на террасе? В ее субботних салонах в 20-х годах собирался цвет парижского Левого берега. И Брайант-парк, в общем, самый парижский из нью-йоркских парков, с зелеными железными столиками и аккуратно подстриженными аллеями. А еще карусель, и сказочный вид на библиотеку, и возвышающиеся над ней небоскребы, которые светятся по вечерам. И фонтан, на который мне в юности так хотелось взобраться и обвиться вокруг, вытянув руки и купаясь в ниспадающих струях, которые сверкают, как драгоценные камни, и плещут, словно я – наяда [11] , и словами невозможно описать легкость, которую я бы испытала, но этого так никогда и не случилось…
Я вдруг понимаю, что реальность касается моего плеча, а часы на стене показывают двадцать минут четвертого, и время истекает. Я думала оставить здесь новые подсказки, но им придется подождать. Больше всего я хочу, чтобы ты знал, что я думаю о тебе в моем мрачном месте упокоения. Ты – как лучик пыльного солнечного света, пробивающийся в щелку деревянного гроба и вселяющий в меня иную жизнь.
И опять-таки, дорогой Бен Констэбл, я оставляю тебя в могучих руках судьбы и, как всегда, отправляя письмо, проливаю слезу, потому что это в последний раз. Впереди ждут новые письма, подсказки, сокровища и, боюсь, также выдержки из мрачного дневника, повествующие о моей несчастной жизни, которые, возможно, однажды ты поместишь в книгу или же избавишься от них.
Люблю, целую.
11
В греческой мифологии дочери Зевса, были нимфами рек, ручьев и озер.
– Не исключаю, что она серийный убийца, но пишет очень мило, – заметила Беатрис.
– У нее все письма грустные.
– Наверное, она очень вас любила.
– Вы так думаете?
– Точно.
– Прямо дух захватывает от того, что она пишет. Как будто мне нужна кислородная маска только для того, чтобы открыть конверт или прочитать письмо. Ничего не понимаю.
– По-моему, она была влюблена в вас.
– Сомневаюсь. Хотя все-таки я ей нравился. Но боюсь, что она, может быть, сошла с ума.