Три жизни Юрия Байды
Шрифт:
«Не так ли и в нашей жизни — изменчивой и непрочной? Только в отличие от паучка у нас все же есть надежда и вера…»
На дороге послышался шум: возвращалось воинство деда Адама. С ними вернулся и Юрась. Партизаны обступили повозку, тяжело нагруженную мешками. Васса встала, подошла ближе. Дед Адам привязал вожжи к передку повозки, поздоровался со всеми не спеша. По грузу в повозке Коржевский определил, что операция проведена успешно. Спросил только, много ли было хлопот. Адам ответил, что все обошлось благополучно, и, слава богу, без ЧП.
Тем временем Юрась с автоматом за плечами сдернул с телеги увесистый мешок и довольно резко бросил
— Товарищ командир отряда, боец Байда задание выполнил! — И, замявшись, глядя в землю, добавил: — Не полностью выполнил…
Внутри мешка глухо замычало.
— Чего это? — спросил Коржевский.
Юрась вынул финку, полоснул по завязке, взял мешок за углы и вытряхнул перед изумленными партизанами старосту Куприяна Темнюка. Купчак лихо крутнул ус, поглядел с удивлением на старосту, на Коржевского, на Юрася, стукнул тяжелой рукой по его литому плечу.
— Ну, брат, и притащил же ты кота в мешке!
Среди набежавших партизан послышался одобрительный шепот.
У Куприяна лицо багровое, потное. Дышит тяжело, а выцветшие глаза сверкают из-под клочкастых бровей остро и дико.
Коржевский махнул рукой, Куприяна увели. Партизаны принялись перетаскивать мешки на склад, женщины, участницы «картофельной операции», уставшие от тяжелой дороги и переживаний, валились с ног, но на отдых не шли, возбужденно переговаривались.
Леся, держа на коленях своего Сережу, кормила его с ложки супом. Несколько раз принималась она рассказывать о картофельном походе, но сама же себя перебивала, отвлекалась и никак не могла закончить.
— Ой, что было! Ни в сказке сказать, ни пером описать, — повторяла она выражение, часто употребляемое дедом Адамом, и облизывала обветренные губы. — Ведь мы как думали? Подъедем к бурту или к погребу, если там сторож, дедуня пугнет его из ружья, мы — картошку в мешки, и айда! А получилось… Нет, в жизни не поверите, какой у нас дедуня отчаянный — просто страх!
По словам Леси и других женщин, дело выглядело примерно так. Оставив Юрася в кустах на опушке, Адам повел своих спутниц лесом в обход к полю, где трудились деревенские женщины. Остановились на опушке. Дед полез под телегу, отвязал замаскированное ружье, зарядил жаканами и минут десять высматривал из-за кустов, что делается на поле и в окрестностях села. Затем поманил женщин к себе.
— Смотрите, молодки: нет ни одного немца, ни одного полицая — самый раз приниматься за работу. Берите лопаты, мешки и включайтесь с богом. Приступайте вон оттуда. Издали никто не разберет, чьи вы, будут считать — деревенские. Так что не трусьте, бабочки! Мешки ставьте в ряд, да покрепче завязывайте. Я пока побуду возле коней, накормлю, а там… Ну, давайте.
Женщины затоптались в нерешительности. После страхов и мытарств, которые они недавно испытали в Спадщине, у них и ноги не шли.
— Ну что же вы, молодушки? — подстегнул их дед, но они по-прежнему ни с места. Стоят, переступают с ноги на ногу. — Эх, золотые мои! Бог не выдаст, свинья не съест.
С превеликой силой оторвала Леся подошвы от вязкой земли, шагнула раз, другой. Фу-у! Будто сто километров прошла, ноги совсем одеревенели. «Боже мой! Что будет с Сережей?» Она почему-то подумала, что нынче ей отсюда не выбраться. Дважды уже ей повезло, спасали добрые люди, третий раз испытывать судьбу грешно. Дедова дерзость даром не пройдет. Леся посмотрела вперед, сжала ручку лопаты — та сразу же стала мокрой, скользкой. Леся
Солнце, перевалив за полдень, стало клониться к горизонту. Из лесу потянуло холодком. Леся распрямила спину. Жгуче саднило ладонь. Подняла руки к глазам — полопались кровяные мозоли. Ничего, пройдет. У нее неожиданно мелькнула мысль: «Вот бы сейчас увидел нас Илья Афанасьев! Работаем-то, а? Под самым носом у врага!» И тут же спохватилась: «А зачем, собственно, видеть ему? При чем здесь он?» И вдруг запела про себя: «На солнечном пляже в июле…» А мечтательная улыбка так и застыла на ее губах…
Сзади послышалось тяжелое дыханье: дед Адам стаскивал мешки в кучу. «Восемь, — сосчитала Леся пересохшими губами, — осталось два». Вдруг ни с того ни с сего охватила тревога. Кругом все спокойно, ничего не изменилось, и все же тревога ощущалась совершенно определенно. Ага! Вон что! Исчезли с поля рачихинские женщины. Нет, они сбились на той стороне в кучку, толкуют о чем-то.
Леся опять нагнулась к земле. Клубни пошли другого сорта, стали лиловыми, а не такими, как до этого, желтыми. «На желто-лимонном песке… На солнечном пляже в июле…» Тьфу, пристало — не отцепишься! Устала видно. Никогда еще так много не работала. Не чувствует ни рук, ни ног, ни поясницы.
— Молодки! Молодки, кончайте! — позвал издали Адам. В голосе его звучало беспокойство. Леся разогнула спину и увидела… немцев. Их было двое. Патрули. Шли к ним от крайних хат прямиком через поле. Леся обмерла. Руки сами скользнули вниз по подолу, чтоб подобрать узкую юбку и убежать в лес. В это время из зарослей выехала повозка, в ней на коленях стоял дед Адам и размахивал вожжами. Возле мешков развернулся, соскочил на землю, крикнул:
— Молодушки, подсобляйте, милые!
Женщины бросились к нему, подняли, надрываясь, тяжелый мешок, свалили в повозку, за ним — другой, третий… В какой-то момент Леся оглянулась, и у нее дух заняло: патрули двигались к ним, в руках виднелись автоматы.
Гек!.. Гек!.. Гек!.. Последний мешок на подводе.
— Молодушки, утекайте живо в лес! Вон туда! — показал дед. — А я вас охраню…
Он стал с двустволкой позади телеги, а женщины, бросив лопаты, побежали что было духу к густому подлеску. За спиной раздались выстрелы. Послышался стук колес, и кони, тужась изо всех сил, вытянули на лесную дорогу тяжело груженную телегу. Тут дед придержал лошадей, посмотрел из-под насупленных бровей на свое запыхавшееся воинство и перекрестился.
— Уж вы, стало быть, того… не обижайтесь на старика, — пробормотал он.