Три жизни Юрия Байды
Шрифт:
— Где трофейный автомат?
Тот наклонил голову, сопнул виновато носом:
— Потерял…
— Во-я-яка… А ну давай выкладывай! Все выкладывай начистоту! — приказал Коржевский.
Юрась открыл рот, но говорить не мог. Закашлялся. Хотелось плюнуть, но кругом люди, смотрят на него, и он, волнуясь, с отвращением проглотил соленый ком. Начал говорить медленно и вдруг заспешил, испугался, что ему не дадут досказать, стал путаться и умолк. По лицам партизан было видно, что никто ничего не понял, и он опять принялся повторять уже сказанное. Коржевский сердито прикрикнул:
— Не гони! Успеешь на тот свет. Ври членораздельно.
Юрась запнулся, посмотрел командиру в глаза. В них появилось что-то, чего не было или чего
Рассказал Юрась и о том, как убежал из-под ареста, как уже при немцах вернулся домой и выложил все, что знал, дяде Куприяну. С тех пор дядя стал в почете у оккупантов и не захотел идти с ним на поляну к пустой яме. И опять Купчак с Коржевским многозначительно переглянулись.
Когда Юрась умолк, вечернее небо показалось ему гораздо светлее. То ли на самом деле посветлело, то ли от того, что глаза партизан, смотревших на него, стали не так мрачны, как в первые минуты. Невозможно, стоя в толпе, видеть и отмечать для себя, кто как тебя слушает, а уж Юрасю, висящему на волоске от смерти, и подавно. Поэтому не удивительно, что он не заметил девушку, которая слушала его исповедь, быть может, внимательнее остальных — поражаясь и сочувствуя. Ее глаза, блестевшие от сдерживаемого волнения, настороженно глядели то на Коржевского, то на Купчака, то снова на Юрася. А он не замечал, что рядом стоит человек, искренне обеспокоенный его судьбой, и что человек этот — дочка председателя райисполкома, русокосая, теперь, правда, коротковолосая, девушка Васса. Та самая Васса, которую он встретил в райкоме в первое утро войны. Тогда он также был возбужден и взъярен до предела и все же, увидев ее, от всего сердца пожалел, что у такой дочери отец вор.
Сейчас Юрась не видел Вассу, зато Варухин нюхом почуял, какую реакцию вызывает у девушки словесный вздор этого схваченного с поличным предателя. Надо же! Откровенное сострадание к полицаю!
Еще час назад свои сердечные чувства и доброту Васса отдавала ему, Варухину, защищала его, открыто и смело выступала против издевательств Афанасьева, и вдруг такая странная беспринципная метаморфоза!..
От едкой ревности у Варухина в нравом боку что-то тупо заныло. «Неужели печень?» — подумал он с тревогой. И тут же мысли его переметнулись на другое: «Судя по всему, Васса готова перенести свое внимание на новичка! И будет потом покровительствовать ему… Этого допустить нельзя. Кто бы мог подумать, что неглупая, в общем-то, девушка окажется такой капризной фантазеркой? Откуда у нее прихоти балованного ребенка, позволяющего себе выходки вроде тех, о которых французы говорят: «C’est mon plaisir!»? [10] Да еще это необыкновенная энергия… Даже страшно делается, как подумаешь. Но тем более — надо думать! И действовать, разумеется. Действовать психологически и профилактически!».
10
Мне так нравится!
И Варухин, подойдя к Вассе сзади, сказал тихонько на ухо:
— На психику полицай нажимает… Расчет на слезу…
Васса рассеянно обернулась и ничего не ответила.
А Юрась уже выдрал из своей шапки письмо, адресованное Тарасу Боровцу — Бульбе, и вручил его Коржевскому. Тот распечатал, стал читать. Закончив читать, передал
Возвращая Коржевскому письмо, Купчак сказал:
— Вон, оказывается, куда щупальца тянут!..
И тут опять головы партизан повернулись к дороге. В наступившей тишине послышался цокот копыт. Юрась тоже обернулся и увидел Лесю. Она с ребенком медленно покачивалась на коне, поддерживаемая с боков Максимом и Афанасьевым. Подъехали ближе, Максим принял из рук Леси ребенка, Афанасьев снял ее с седла. И тут Леся словно засветилась. Именно засветилась — это видели все.
— Юрий! — воскликнула она вздрагивающим от волнения голосом и порывисто бросилась вперед с протянутыми руками. Вдруг остановилась, посмотрела на него, прошептала нервно вздрагивающими губами: — Спасибо вам…
По поляне прошел сдержанный шумок. Коржевский покачал согласно головой, будто утверждая что-то, сказал Юрасю:
— Так, говоришь, хотел найти нас, Байда.
— Я просил Афанасьева взять меня с собой, когда встретил его первый раз.
— Слышали. Что нам делать с ним, товарищи партизаны?
— Не судите меня! Поверьте, я… — сказал Юрась негромко и словно споткнулся на слове.
— Ладно, пусть повоюет! Пусть вину в бою искупит…
— Опять же если подумать, не по своей воле он, так, по глупости…
— Проверить его в деле, а там…
— Голову парубку закрутили, тут на любого придись… — вразнобой сыпались со всех сторон слова партизан. К их возгласам присоединился голос Леси:
— Возьмите Юрия, пожалуйста! Он смелый, он добрый. Он оправдает… Правда, Юра?
— Можно ли верить полицаю? — с дрожью в голосе промямлил Варухин.
— Оправдаю, вот увидите, — глухо буркнул Юрась и, немного подумав, добавил: — Ей-богу!
— Слышите? Даже божиться стал! Придется, видимо, принять в отряд…
— С испытанием!
— А как же иначе?
— Значит, быть по сему, — подытожил Коржевский.
— Братцы!.. Товарищи… эх! — Юрась только рукой махнул, едва сдерживая счастливые слезы.
Когда сердце переполнено чувством благодарности, слова бледнеют. Юрась вытер лоб смятой в комок шапкой.
Купчак предупредил, что в отряд без оружия не принимают, надо добывать самому. Коржевский велел деду Адаму накормить Байду, а Афанасьеву — устроить его пока в землянке взвода.
Партизаны окружили Юрася, засыпая вопросами, но Адам сказал ему, что надо идти обедать. Пока тот наворачивал партизанскую похлебку, дед расспрашивал его, можно ли достать в Рачихиной Буде что-либо из провианта, есть ли еще на поле картошка, свекла, капуста?
Что мог сообщить Юрась? Собственные огороды жители уже давно убрали, пообчистили и поля колхоза, чтобы овощи не достались врагу. Картошку, правда, еще не всю убрали, но оккупационные власти приказали старосте выгонять население на уборку. Весь урожай подлежит отправке в Германию. В ближайшие дни, должно быть, все выкопают.
Адам слушал, качал кудлатой головой. Когда Юрась наелся, Афанасьев показал ему место в землянке, и опять пошли разговоры-расспросы. Было уже совсем темно, когда за Юрасем явился вестовой командира отряда. Коржевский был один. Он спросил Юрася, нет ли в Рачихиной Буде человека знающего толк в радиоаппаратуре. Юрась проворно перебрал в памяти тех, кто остался в селе, и сказал, что, пожалуй, таких нет. Коржевский выразил сожаление. Юрась ушел, но тут же вернулся, вспомнив, что после прихода оккупантов в селе объявился радиотехник Эраст Лущилин. Раньше он работал в райцентре на радиоузле. Может быть, Карп Каленикович даже знает его: худой такой, вместо щек — впадины. Говорили, будто он чахоточный или еще какой-то болезнью страдает. Живет у матери, носа никуда не кажет. Вот он, видимо, дело знает.