Три жизни
Шрифт:
Паси он скот добром, как Молоков, заслужил бы какое-то уважение в колхозе и у самого себя. Пусть и не купил «Урал», зато имелись бы деньги. Честные, трудовые! И на зиму доверили бы чего-нибудь путное. Симку не жалко, ее уже ничем не вытащишь из пьяного болота. А вот заживи Пайвин, как все люди, могла бы вернуться к нему Мария с ребятами. Любила ведь она его, дурака, любила… Какого жениха — офицера! — променяла на Пайвина… Генка Юрин сватал когда ее, всего-то лейтенантиком приезжал, а теперь, сказывали, уже полковник, две академии закончил.
Скрипит зубами Александр
Мария могла бы вернуться, могла бы… Пить пил, а ни разу не обидел ее словом грязным или рукоприкладством. Самое последнее дело — бить жену. Мать-покойница наказывала не поднимать руку на жену: «Ежели, Шуро, раз хлестнешь бабу, опосля супротив воли бить начнешь. Смотри, сынок, жалей Маню…»
Конечно, с Марией всего и осталась одна Люба, девятый класс заканчивает, а старшая дочь и сын давно на своих ногах, свои семьи, свои дети. Вроде бы, не нуждаются в родителях. А так ли на самом-то деле? Родители детям всю жизнь нужны, всю жизнь… Будь бы живы отец с матерью…»
«Эх, да пропади все пропадом!» — ворочался у окна Пайвин, а Молоков окончательно решил: согласится Дуня за него замуж — первым гостем будет на свадьбе Александр Сергеевич. Какое же веселье без друга, да еще такого песельника?!
…Луговыми дорогами дошли Молоков и Пайвин с гуртами до города, окраиной прогнали скот до старого деревянного моста через Исеть и стряхнули напряжение с души, когда очутились за поселком Осеево. Не столько боялись гурты смешать, сколько опасались движения машин. Туго, туго стало от транспорта на улицах Шадринска! И автобусы, и грузовики, и махины-самосвалы, и легковые всех марок, и мотоциклы, и мопеды-трещотки… Не угляди — стопчут вместе со скотом…
Поднялись на увалы, и Алексей завернул свой гурт на полевую дорогу. Во-первых, прямиком ближе километров на семь, чем гнать большой дорогой; во-вторых, в лесах и полях можно где-то покормить скот. Оглянулся назад и удивился: Пайвин гнал своих бычков трактом. Почему? Зачем он отделился от Алексея?
Молоков настиг Александра, и тот хмуро пояснил:
— Мне, Алеша, надо сперва в Никитино побывать. Здорово надо! А ты вали прямо. Наперед меня пригонишь, Казаковой скажи: мол, Пайвин попасти остался в логах. Ладно?
— Ладно, Александр, — тоскливо согласился Алексей. — Только ты уж больно долго не задерживайся в Никитино.
«Чего он там потерял? — тревожился Молоков все время, пока гнал гурт до Понькино. — Съездил бы после передачи бычков, а то и сегодня же вечером. Кажись, нету у него закадычных приятелей в соседней бригаде…»
Но, когда открылись ему с увалов село и широкая долина речки Барневки, когда разыскал он на заречье свой дом, где ждала его тетушка — мамина сестра, разволновался и забыл о напарнике. Бычков не нужно подгонять:
Казакова поджидала гурты на ферме, хотя никаких дел у нее уже не было. Она проворно помогла застать бычков в скотный двор и мимоходом поинтересовалась, где Пайвин.
— Пайвин? — замешкался Молоков и тогда только вспомнил просьбу напарника. — Он, Анна Ивановна, остался в логах попасти гурт, и вы не ждите его. Я помогу ему застать животину.
— До завтра, Алеша! — попрощалась зоотехник, успокоенная его словами.
Она уходила домой и была довольна, что не ошиблась в нем, что не зря терпела насмешки и отстаивала его всюду, если кто-то заводил разговор о ненадежных пастухах. Пайвин, тот, конечно, не оправдал ее надежд, хотя сам трезвым напросился и замахнулся на «Урал». Не на что ему брать мотоцикл, и привесов мало дал. Однако наемный пастух, пусть и не пировал, тоже не ахти какую пользу приносил. Пожалуй, вреда больше, чем пользы…
Перевеске бычков Молоковского гурта зоотехник радовалась и не скрывала своего торжества. «Молодчина Алексей Батькович! — громко хвалила она его. — Иди в контору денежки получать и отдыхай, покуда не позовем. Заработал ты любой отдых!»
Совсем бы славно было на душе у Молокова, если бы на месте оказался гурт Пайвина. Ночь и полдня минуло, а напарник не появлялся. Думай да гадай, чего могло случиться…
Необычно ласково встретили Молокова в конторе правления. По ручке поздоровались с ним председатель колхоза и секретарь парткома, а в бухгалтерии смотрели на него не просто с уважением — с приветливым интересом. Вслух повторялся заработок Алексея, и озабоченно спрашивали: будет он получать всю сумму наличными или же перевести часть денег в сберкассу?
Молоков ошалело улыбался, стеснительно теребил бороду с пробившейся сединой и не скоро собрался с мыслями. А когда заговорил, то еще более того поразил женщин в бухгалтерии:
— Мне что, мне денег шибко много наличными не надо. Одежду справить, побриться да подстричься и самую малость на питание. Остальные куда же, как не в сберкассу. Не последний день живу…
— Поди, Алеша, семьей задумал обзавестись? А то мы живо тебе невесту высватаем! — засмеялась бойкая и острая на язык экономист Таисья Мурзина.
— А, пожалуй, и верно! — осмелел Молоков и захохотал вместе со всеми.
Молоков совсем ненадолго опнулся в конторе — задержался у стены в коридоре, где висела свежая «молния». Через весь лист бумаги краснели печатные буквы. Он прочитал и… растерялся: «молния» славила пастуха Алексея Ивановича Молокова за самые высокие привесы. «А чего же Пайвина не отметили?» — огорчился Алексей. Вместе с ним маялся все лето он, досталось и ему, особо осенью…
И тут на крыльце кто-то загремел сапогами, резко отпахнулась дверь, и в контору влетел председатель ревизионной комиссии Никита Григорьевич Сычугов. Клочья седых бровей топорщатся у переносья, глаза злые, пронзительные. Они подобрели, когда Сычугов поздоровался с Алексеем, а потом снова весь он закипел: