Три

Симмонс Кристен

Я сглотнула.

– Президент вновь займет свой пост. Бюро будут судить за их преступления. Мы снова будем свободны. – Я поняла, что Блэкстоун говорит не о Скарборо. – А пока что ваш грузовик будет заправлен под завязку и готов отправиться утром.

– Спасибо, сэр, – сказал Чейз, пожимая ему руку.

– Завтра? – спросила я. – Не следует ли нам попытаться выехать сегодня?

Чейз с тоской в глазах показал на еду. Он пропустил ужин, пока осматривал грузовик, и еще не успел помыться.

– Здесь свои правила насчет прихода и ухода, – сказал

он. – А также правила насчет того, с кем говорить, и что говорить, и как убедиться, что не приведешь обратно хвост. Такие правила.

– О, – сказала я. – Понятно, учитывая их список гостей.

Он фыркнул.

Интересно, как дела у Шона. Нашел ли он Такера? Не свернул ли шею Джеку? На моей памяти, когда в последний раз они делали что-то вместе, Шон бил его по лицу на берегу болота, перед тем как на нас напали выжившие из Убежища. Он офигеет, когда я расскажу ему, что мы провели ночь в Смоки-Маунтинз в гостях у военных расформированной армии и самого бывшего президента. Это казалось слишком нереальным, чтобы быть правдой.

Пока Чейз ходил за миской тушеного мяса и консервированной овощной смесью, меня отвлекло кое-что, чего я не слышала уже много лет. Музыка. Не одобренная церковная музыка, которую крутили по громкоговорителям на воскресных службах, но и не совсем такая, которую включала на магнитофоне мама, когда я была маленькой. Эта была более бодрой и веселой. Живой. Она начиналась нежным, звонким плачем скрипки, потом вступал бой барабана, а следом медный духовой инструмент, который я не узнала. И все они смешивались, словно исходили из одного источника. Эта мелодия затронула что-то во мне, но в то же время подняла дыбом волоски на моем теле, потому что прекрасные вещи всегда опасны.

Музыканты собрались позади самого большого костра. На земле перед ними, завороженные, сидели несколько детей. Я смотрела, как к ним присоединились несколько человек, и скоро они стали хлопать в ладоши и встали вокруг двух мужчин. На секунду мне показалось, что те дерутся, пока я не увидела, как один из них отскочил вбок и изобразил сложную последовательность ударов ногами и притопов, а затем предложил второму продолжить. Второй мужчина вышел в центр круга, поддерживаемый окружающими, и удвоил скорость танца. Скоро я передвинулась ближе к притягательному шоу.

Люди смеялись. Словно наши базы не подверглись нападениям. Словно наши люди – хорошие люди – не находились в трудном положении и не пропали. Словно не было никаких причин для страха. И я смотрела на них, потому что хотела верить.

Легкий ветерок подул со стороны деревьев, откинув с моего лица влажные волосы. Он принес собой чувство покоя. Так спокойно мне было, когда я слушала, как мама поет на кухне, или когда она на крыльце ждала моего возвращения из школы.

Подошел Чейз и молча встал рядом. Мы вместе смотрели на музыкантов, которые замедлили песню до навязчивого мотива. Запела женщина, и ее голос поднялся над разговорами и звяканьем посуды. Песня без слов.

– Красиво, – сказала я, растирая руки, покрывшиеся

мурашками. По какой-то причине эта песня напомнила мне о Траке, которого убил Рейнхардт. О Шоне, о Билли и наконец о маме. – А это не странно – праздновать, когда где-то умирают люди?

Чейз возил еду по тарелке, он еще ни кусочка не съел.

– Не знаю, – сказал он. – После Войны в лагерях вокруг города люди играли музыку, как сейчас. И свадьбы тоже были. Приглашали всех, даже незнакомых. Иногда даже те, кто заключали брак, не знали друг друга.

Он взглянул на мою шею, на цепочку с кольцом его мамы. Мое обещанное когда-нибудь.

– Зачем тогда жениться? – спросила я.

– Ты удивишься тому, что делают люди, когда думают, что у них нет будущего, – ответил Чейз. – Все чувства становятся ярче. Все, что ты когда-либо хотел сделать, ты должен сделать прямо сейчас. Другого шанса может не быть.

Я посмотрела на танцоров, на детей, очарованных праздником. Это оно? Последняя попытка насладиться жизнью? Я закрыла глаза, часть меня хотела присоединиться к ним. Я не знала движений, но это, наверное, не важно. Наверное, важно только желание.

Две девочки вывели в круг Кайли. Ее волосы снова были заплетены в косички, отчего она казалась младше, чем в Гринвилле, когда рассказывала о своем отце. Девочки закружились, Кайли присоединилась к ним, пока они все вместе не рухнули, запутавшись в ногах и руках и громко смеясь.

Чейз улыбнулся той улыбкой, от одного вида которой у меня подпрыгивало сердце. Внезапно мне стало тепло и легко, я прикоснулась к его щеке и провела пальцами до подбородка. В этот миг не существовало другого места, где я хотела бы быть, только рядом с ним.

– Я никогда не была на танцах, – призналась я. – Иногда мы с мамой танцевали дома. И с Бет. Мы с ней дурачились, когда были маленькими.

Чейз кивнул в сторону музыкантов:

– Ты приглашаешь меня на танец?

– Нет, – быстро сказала я, вытянув руки по швам. – Я не знаю как.

Но да. Я хотела танцевать настолько же сильно, насколько боялась выглядеть нелепо.

Прежде чем Чейз успел что-либо сказать по этому поводу, я подошла к другому костру и нашла место, где он мог бы поесть. Мы болтали с людьми, сидевшими вокруг, и я не удивилась, узнав, что гораздо больше из них, чем я предполагала, когда-то служили нашей стране.

Во время одного из таких разговоров я услышала о еще одной атаке снайпера. Эту новость сообщила женщина-солдат с короткой стрижкой.

– Насколько я знаю, снайпера не поймали, – сказала она, прислонившись спиной к поваленному стволу и подбрасывая веточки в костер. Огонь казался ярче по сравнению с наступающей темнотой, запах дыма щипал нос и глаза.

– А что случилось с тем, которого схватили в Гринвилле? – спросила я, стараясь не проговориться про Кару.

– Не знаю, – сказала она. – Знаю только, что было еще одно нападение с тем же почерком, три дня назад. Рядом с границей Красной зоны. Кажется, в одной из Каролин.