Трибуле
Шрифт:
– А даже если бы это было так! – пронзительно взвизгнула дама. – Я ничего не боюсь, месье!.. Вы не из тех, кто предает… Вижу это по вашему облику.
Рагастен поклонился, не отвечая, и дал себе слово понаблюдать за действиями и жестами странной хозяйки. Впрочем, осмотр дома убедил его, что лучшего пристанища искать не надо.
Однако Рагастен заметил, что в доме нет ни слуг, ни горничных. Выходит, женщина жила одна?
– Еще одно слово, – сказал Рагастен, когда осмотр заканчивался. – Где и когда я смогу отдать вам деньги
Он надеялся таким образом узнать имя таинственной женщины.
– Когда сами захотите, – ответила хозяйка.
– Значит, вы сама придете?
– Не думаю, что я когда-нибудь вернусь сюда! – сказала хозяйка всё тем же глухим голосом, удивившим шевалье.
– И как тогда?
– Тогда, если вы обязательно захотите оплатить гостеприимство, предложенное мною, положите свои деньги вот сюда, …на этот камин, когда будете уходить…
На этих словах дама сделала реверанс и легким шагом удалилась… Она исчезла, как тень.
– Странная женщина! – буркнул Рагастен. – Не сошла ли она с ума? Или, скорее, несчастная, которой жестокая боль разбила жизнь?
Дама, столь великодушно предложившая Рагастену гостеприимство, сдержала слово: наутро она выехала из дома. Спустя час она стучалась в дверь дома на улочке, которая шла мимо церкви Сент-Эсташ.
Дом, в который она стучалась, был приютом для прокаженных. А женщина была прекрасной фероньеркой.
XLIII. Консьержери
Париж в эти времена был богат тюрьмами; каждая из них изобиловала каменными мешками всякого рода.
Даже в Лувре многие подземелья использовались для заключения несчастных, которых ненависть каких-нибудь вельмож, каких-либо епископов или королевский каприз осуждали на медленную смерть в условиях недостатка воздуха и места.
Собрание тюремных помещений Большого дворца было восхитительно. Там имелись: «Рай», именуемый так, потому что дышалось там, как в аду, была тягостная «Ворчунья» и холодная «Обездвиженка», имелись каменные мешки, называемые «Самозабвенными», а еще «Колодец»… Большинство этих камер всегда было полузатоплено водой.
Венцом сей «коллекции» был застенок с жутким прозвищем «Прощай, радость!», в котором кишели рептилии. Время от времени в камеру добавляли змей и жаб; кормили их кухонными отбросами.
В Малом дворце был свой набор подземных узилищ.
Упомянем еще характерную для того времени Бастилию. Собственно говоря, это была крепость, защищавшая Сент-Антуанские ворота, но в ней тоже размещались арестантские камеры: низкие зловонные норы; попав туда, узники быстро погибали от истощения.
Среди всех этих мест заключения, в которых умирали забытые всеми страдальцы, тюрьма Консьержери занимала одно из самых почетных мест. Она была расположена на острове Сите и составляла часть дворцовых строений.
Ей нечего было завидовать своим соседям: Большому и Малому дворцам;
Комендантом этой тюрьмы, старшим в юрисдикции дворцового судебного округа был Жиль ле Маю, родной брат того офицера из Лувра, о котором, быть может, не забыли читатели: Алэ ле Маю.
Один брат, значит, делал карьеру путем убийства людей, которых приказывал убрать его начальник, что, конечно, должным образом оплачивалось; другой же зарабатывал на жизнь тем, что содержал под ключом тех, которые должны были сгинуть заживо.
Вот так братья, принадлежащие к одной семье, формировали две обличья одной и той же задачи: убивать, чтобы жить.
Месье Жиль ле Маю занимал холостяцкую квартиру в углу квадратного двора тюрьмы.
Это был цветущего вида толстяк с ярко-красной рожей; он не обнаруживал отвращения к доброму вину и при случае мог пошутить. Жиль, когда не мучил узников, проводил время за едой, выпивкой и сном. Вне перечисленных времяпрепровождений месье ле Маю не существовал.
В один из каменных мешков Консьержери и был заключен Этьен Доле. По указаниям самого Лойолы и согласно точному приказу главного прево печатника не бросили ни в «Самозабвенную», ни в нижний ров, ни в колодец с рептилиями.
Такое великодушие к противнику, который отнюдь не требовал бережного обращения, нуждалось в объяснении. Этьена Доле не готовили к смерти в тюрьме. Его гибель должна была оставить больше следов, чем падение камня в какой-нибудь мрачный пруд.
Нет, нет… Преподобный Игнасио де Лойола, напротив, формально установил, что смерть Доле должна послужить духовному возрождению толпы грешников, поразив их целительным ужасом. Несчастный должен умереть в ясный день, перед стечением толпы парижан.
Отсюда вытекает необходимость не убивать его в тюрьме; отсюда следует и необходимость обращаться с ним не слишком жестоко.
Посему удовлетворились тем, что поместили печатника в простой каменный мешок, не имевший других неудобств, кроме того, что камера была расположена в нескольких футах ниже уровня Сены.
Речная вода просачивалась в камеру и струилась по стенам камеры и доходила несчастному узнику до щиколоток.
Не стоит и говорить, что ни одной из предосторожностей, препятствующих побегу, не пренебрегли, то есть Этьена Доле приковали к стене.
В камере сохранялось немного воздуха, попадавшего туда через узкое отверстие, которое выходило в коридор. А в этом коридоре разместили трех стражников. Они получили приказ не разлучаться ни при каких обстоятельствах. Таким образом, они не только могли воспрепятствовать с оружием в руках нежданному вторжению, но и больше того: если кто-либо из стражников поддастся слабости и позволит себя подкупить узнику, оба его сотоварища тут же выдадут его. Из коридора в камеру надо было спуститься по шести каменным ступеням.