Тридцать лет на Старой площади
Шрифт:
Остается добавить: хотя на официальном уровне египтяне никогда не упрекали нас в том, что Советский Союз помешал им реализовать свои намерения, в неофициальных беседах мне доводилось слышать и такое: если бы Египет предпринял превентивные действия, ход войны был бы другим.
Несомненно, что и до перестройки советская политика в арабо- израильском конфликте исходила из резолюций Совета Безопасности № 242 и 338 [123] и необходимости мирной развязки и справедливого урегулирования. Я бывал на многих беседах наших лидеров с арабскими представителями, в том числе и Брежнева. Арабов не только
123
Принятые 22 ноября 1967 г. и 22 октября 1973 г., они определяли принципы политического урегулирования арабо-израильского конфликта.
Израиля. На всех уровнях (от самого низшего, Комитета солидарности с народами Азии и Африки, до самого высокого, у Генерального секретаря) переговоры, если упрощать, обычно проходили в следующем ключе. Арабы говорили, что израильтяне загоняют их в угол, что ущемлены их жизненные интересы и им не на что надеяться, кроме как на силовое давление. Им отвечали: Израиль — реальность, с этим надо считаться и искать политического выхода. Наша позиция часто воспринималась арабами как мягкотелая, как умиротворение.
Не было и речи о том, чтобы перекрыть Западу нефтяную артерию. В беседах «наверху» нефть обычно даже не упоминалась. Известную активность проявлял лишь Пономарев, но на свой манер. Он говорил, что в руках арабов есть столь мощное оружие, и удивлялся, почему оно не используется эффективно, советовал с его помощью активнее воздействовать на США, чтобы они отошли от произраильской позиции. За эти пределы не выходил и он. И настоящим нашим достижением было то, что, особенно во вторую половину 70-х годов, мы могли уже в полный голос, не вызывая протеста, говорить с арабами о закономерности существования Израиля. Можно сказать, приучили их, побудили это принять. С такой линией пришлось считаться даже особо упорным — алжирцам. Думаю, эго сыграло свою роль в постепенном переходе арабов на более реалистические позиции.
Между тем то была очень непростая задача не только из-за отношения к Израилю, но и в силу внутриполитических и престижных соображений наших партнеров. Официальная позиция непризнания Израиля служила одной из основ легитимизации арабских правительств. Мне приходилось проводить часы в спорах с арабскими представителями, добиваясь, чтобы коммюнике отражало отстаиваемую нами позицию. В марте 1981 года в Алжире из-за несговорчивости хозяев делегация КПСС была на волосок от крупной ссоры с ними. И только после довольно длительного разговора с Ш. Мессадией — координатором партии Фронт национального освобождения Алжира, долго объяснявшим, что расхождение с официальной позицией не было бы понято народом, удалось уладить дело.
Я не хочу создавать впечатление, что Советский Союз проводил однозначно миротворческий курс. Его политика, несомненно, страдала внутренней противоречивостью. Существовало общее понимание угрозы конфронтационного развития обстановки в регионе. Но были и опасения, что безоглядная ставка на мирное урегулирование при ведущей роли США усилит «прозападные» арабские государства за счет близких нам режимов. А позиции СССР ослабнут, если мы не будем нужны арабам как опора в противодействии Израилю. Мир на предлагавшейся США основе ассоциировался с перспективой восстановления ими своей гегемонии в регионе. Собственно, так дело и обстояло. «В конце концов главной целью нашей
В итоге наша линия сводилась к декларативной в известной мере поддержке мирного урегулирования и активному содействию укреплению военного потенциала ряда арабских стран, что считалось естественным в условиях, когда США стремились выбросить СССР из миротворческого процесса и обеспечить военное превосходство Израиля.
Москва никак не хотела эскалации конфликта. Но СССР был заинтересован в сохранении напряженности, поддающейся контролю, до тех пор, пока невозможно урегулирование, приемлемое для нас и для наших арабских друзей. Я уже не говорю о том, что каждый новый виток напряженности сопровождался новыми просьбами о поставках оружия и это превращалось во все более дорогую и опасную авантюру.
Понятно, что СССР не мог давать в обиду своих друзей, допускать их унижения. Это затрагивало его политические и стратегические интересы, его престиж как сверхдержавы. А Израиль не раз пытался демонстративно поставить арабов чуть ли не на колени. Случалось, это провоцировало нас на весьма жесткие шаги, не всегда безупречные, что вряд ли способствовало эволюции арабской позиции к компромиссу.
Но одно должно быть ясно: оружие давалось арабам не для уничтожения Израиля, а чтобы укрепить их политические позиции.
И американцы отнюдь не были заняты только тем, что подбрасывали дрова в огонь конфликта. Но многие свои чувствительные поражения в регионе США как бы компенсировали, эксплуатируя неурегулированность арабо-израильского конфликта. Израиль при их поддержке мог порой диктовать условия, демонстрируя, кто «хозяин» в регионе. В этом отношении ближневосточный конфликт, конечно, был нужен Вашингтону. Киссинджер в мемуарах пишет вполне определенно, что «не было причин для изменения политики США до тех нор, пока какое-либо из арабских государств не проявляло желания отойти от Советов или пока Советы не были готовы отказаться от арабской программы». Стратегия американцев заключалась в том, чтобы, не раздувая конфликта, держать его в подвешенном состоянии. Длительное статус-кво с некоторых пор стало их устраивать, пожалуй, больше, чем нас. И кэмп-дэвидский вираж Садата служит хорошей иллюстрацией, как работала такая линия США.
Но перед американскими политиками стояла трудноразрешимая задача.
С одной стороны, прессинг сионистского лобби и Израиля. Помимо особых симпатий к еврейскому государству это лобби питало, по понятным причинам, особую антипатию к СССР. И нередко создавалось впечатление, что политику Вашингтона определял Израиль, или, как писал один американский журналист, «хвост вертел собакой». На заседании в Осло профессор Кунихольм из университета Дьюка (США) заявил: «Время от времени США адресовались к Израилю как к своему клиенту, хотя порой не ясно, не обстоит ли дело наоборот, не мы ли клиент Израиля».
С другой — многие в государственном департаменте и за его пределами выступали против чрезмерного осложнения отношений с арабами. Такая тенденция, хоть часто и задавленная произраильским креном, давала о себе знать и сыграла свою роль в появлении совместного советско-американского заявления в октябре 1977 года, о котором речь впереди. Непоследовательность в политике США объяснялась также острой конкуренцией и далее неприязнью между государственным департаментом и Советом национальной безопасности, который, как и Комитет начальников штабов, был привержен более жесткому курсу (об этом вспоминают почти все тогдашние госсекретари).