Тридцать лет на Старой площади

Брутенц Карен Нерсесович

Из Каира я поехал в Асуан. В 60-е годы это название было хорошо знакомо в нашей стране. В Асуане шла великая стройка — одна из самых больших в XX веке, там кипела работа, в которой участвовали сотни и тысячи советских специалистов. Возводились высотная Асуанская плотина, создавалось огромное водохранилище («озеро Насер») протяженностью более 500 километров при средней ширине 6—10 километров, сооружалась гидроэлектростанция мощностью в 2,1 млн. киловатт. Сейчас это, пожалуй, вновь курортное захолустье, которое изредка привлекает к себе внимание лишь по какому-то случайному поводу, вроде, скажем, съемок фильма «Смерть на Ниле» по роману Агаты Кристи.

Асуан имел жизненное значение для нормального существования Египта.

Он должен был обеспечить (и обеспечил) увеличение почти на одну четверть общей площади орошаемых земель, удвоение производства электроэнергии, защиту от разрушительных наводнений. Паводки, которые продолжаются от трех с половиной до четырех месяцев, приносили в долину Нила жизнь — влагу и ил, но очень часто и беду.

Египетский президент Мубарак, касаясь утверждений, модных одно время и в нашем «демократическом бомонде», будто Асуанский проект «не принес Египту никакой пользы», заявил в сентябре 1997 года: «Естественно, что на Западе кое-кто так говорит, когда речь идет о Советском Союзе. Асуанская плотина семь раз за эти годы спасала Египет от засухи и по крайней мере три раза — от наводнений. Никто не может сейчас критиковать сооружение Асуанской плотины» [62] .

62

Независимая газета. — 1997. — 23 сент.

Первоначально стройку в Асуане взялись финансировать правительства США и Англии и Международный банк реконструкции и развития (МБРР). Однако в 1956 году США, недовольные самостоятельным курсом Насера и развитием египетско-советского сотрудничества, отказались от своих обещаний и побудили к тому же МБРР Американскому примеру, естественно, последовали и англичане. А туг подоспела и тройственная агрессия против Египта — Англии, Франции и Израиля. Вернулись к вопросу о стройке в конце 1956 года, когда СССР согласился предоставить кредит — сначала 400 млн. рублей, а затем еще 900 млн. (эти займы Египет полностью возместил) и оказать техническую помощь.

Я пробыл в Асуане сутки. День был отдан знакомству со стройкой и визиту в мавзолей «Noor el Salaam» («Свет мира»), усыпальницу Ага-хана III, имама 15-миллионной мусульманской секты низаритов-исмаилитов (и деда ее нынешнего главы Карим-Шаха Ага-хана IV, недавно посетившего Москву [63] и с помпой здесь принятого), живущих в 20 с лишним странах Азии и Африки. Это своеобразная теократическая монархия без территориально-политических границ, но со своей материальной базой (члены секты платят десятину) и коммерческими интересами. Она построена на безусловной покорности имаму и функционирует по типу подпольной организации («пятерки», «семерки» и т. д.).

63

В СНГ исмаилиты живут в Горно-Бадахшанской области Таджикистана.

Сооружение из белого мрамора, возвышающееся на крошечном островке и выглядящее ослепительно-белоснежным на фоне сверкающего южного солнца, особенно в час его начинающегося захода, оно запомнилось мне и благодаря надписи у надгробия Ага-хана: «Во имя Аллаха милостивого и милосердного, это мавзолей Султана Мухаммеда Шаха Аль-Хусейна Ага-хана III, рожденного в Карачи 2 ноября 1867 г. Ага-хан был 48-м имамом шиа имама исмаилиа в течение более чем 70 лет. Он ушел от нас 11 июня 1957 года в Версуа (Швейцария). Его тело было перенесено сюда для упокоения 20 февраля 1959 года (далее полторы пустые строчки для того, чтобы вписать после кончины имя жены, кстати, француженки, обращенной в ислам). Мавзолей сооружен по приказу Бегум (т. е. жены) Аль Хадуа Умм Хабиби во исполнение воли

ее мужа».

Вечер и часть ночи вместе с секретарем парткома стройки Николаем Матвеевичем, крупным, массивным и басовитым, но улыбчивым мужчиной, я провел в гостях у советских специалистов. И мне приоткрылся их своеобразный быт, жизнь на виду, в тесном, без особых условностей, общении друг с другом. Не думаю, что это можно было специально организовать: в нескольких квартирах, которые мы навестили, двери были нараспашку, сидели компании. Выпивали, играли в преферанс. Была ночь с пятницы, 14 октября, на субботу.

Нас встретили гостеприимно, но просто, без тени подобострастия, а потом усадили пить и играть. Ранним утром, перед отъездом в аэропорт, Николай Матвеевич предложил заехать в столовую, выпить по стакану кефира (после угощения это хорошо, сказал он со знанием дела). Выйдя из столовой и садясь в «джип», увидели бегущего к нам молодого рабочего. Он кричал: «Николай Матвеевич, Николай Матвеевич! Хрущева сняли, Булганина назначили!» Николай Матвеевич принялся увещевать парня, просил не повторять «ерунду», но тот настаивал на своем, ссылаясь на то, что только что слушал радио.

Приехали в аэропорт и поняли: в Москве что-то произошло. К нам подходили озабоченные арабы, спрашивали, правда ли, что сняли Хрущева, и почему. А в Каире выяснилось, что парень из Асуана прав: Хрущев свергнут. Не знаю только, как возник Булганин.

В египетской столице московские перемены встретили негативную, если не болезненную, реакцию и у руководства, и у части простого люда. Никита Сергеевич здесь был популярен. Каирское телевидение 15 октября пару раз демонстративно показало вышедший к 70-летию Хрущева советский фильм «Наш дорогой Никита Сергеевич», где Брежнев, изъясняясь в любви, целовал его взасос. Нашу машину в тот день не раз останавливали солдаты, молодые люди, даже женщины с неизменным вопросом: «Почему убрапи Хрущева?» Зато оперативно, в изысканно-чиновничьей манере прореагировал наш посол. Явно без инструкции из Москвы он отправился в Национальную библиотеку и востребовал назад подаренные Никитой Сергеевичем книги с его автографами. Должен сказать, что египетский казус был не единственным, когда московские потрясения пришлись на мое командировочное время. Ситуация почти повторилась 27 лет спустя. В августе 1991 года я, советник президента СССР, был направлен в Сирию с посланием Горбачева к президенту Асаду. Вручение послания и длительная, почти пятичасовая беседа состоялись вечером 17 августа в прибрежном городе-курорте Латакия, где отдыхал сирийский президент, а 18-го я вернулся в Дамаск, намереваясь на следующий день первым рейсом улететь в Москву.

Рано утром 19-го за бритьем меня застал звонок нашего поверенного в делах. Сдавленным голосом он сообщил, что в Москве «происходят события». Приехав в отель, поверенный передал все, что слышал по радио (мидовское начальство пока молчало). Но главное, что его интересовало: не стоит ли «заморозить» написанную накануне шифровку — отчет о беседе с Асадом: ведь там не раз упоминается Горбачев и сирийский президент о нем тепло отзывается? За 27 лет наши представители не очень изменились — чиновничья «косточка» бессмертна.

Я не выказал возмущения, хотя оно и просилось наружу, лишь сказал, что телеграмму следует без задержки отправить. Тем не менее поверенный повторил свой вопрос в аэропорту, но на этот раз, не решившись, видимо, вновь обратиться ко мне, через ездившего со мной начальника Управления Ближнего Востока МИД В. Колотушу. Телеграмма была послана, пришла в Москву, но похоронена — теперь в МИД, который не стал ее рассылать («а вдруг…»).

На час раньше ко мне в отель приехал сирийский заместитель министра иностранных дел и, не скрывая беспокойства, стал расспрашивать, что произошло в Москве, не отразятся ли перемены па советско-сирийских отношениях. Я, естественно, ничего не мог толком ответить.