Тридцать три счастливых платья
Шрифт:
Интересно, что уже здесь, в Америке, мой первый главный врач, с которым я работала, Билл Лоэн, старый, но еще очень крепкий, без единого седого волоса еврей, чьи родители эмигрировали еще до революции из Украины, как-то сказал мне, что он слушал лекции Керенского в Нью-Йоркском университете. А потом подозрительно посмотрел на меня и спросил:
– А ты вообще знаешь, кто такой Керенский?
– Да знаю, знаю, – ответила я.
Во времена моего детства наша Ялта была очень популярным местом отдыха советских граждан скромного достатка. Более обеспеченные проводили отпуск на Черноморском побережье
Азовская Ялта расположилась в бухте, образованной Урзуфской и Белосарайской песчаными косами, поэтому море там теплое и мелкое, что было очень привлекательно для отдыхающих с детьми. Дно побережья покрывал ил черного цвета, который местные жители называли «муляка». Существовало мнение, что приазовский ил лечит все болезни. Пляж в Ялте был битком забит детьми и их родителями, перемазанными с головы до ног этой черной мулякой. В те далекие времена еще работал на полную мощность рыбный завод, где когда-то служил дедушка, в море еще водилась белуга, и на базаре можно было совсем недорого купить черной икры и наесться всласть. Летом в Ялту съезжались десятки тысяч человек. Вдоль берега на много километров протянулись пансионаты и пионерские лагеря. Местные жители делали хорошие деньги на сдаче комнат приезжим и продаже им же всего на свете на базаре. Ялта была богатеньким поселком.
Наш дом был всегда открыт для всех. Кто только к нам в гости не приезжал! Даже космонавт номер два Герман Титов. Его дедушка встретил на пляже, подружился и пригласил к себе. Они посидели на веранде, поговорили, повспоминали каждый свое. Следующим летом Герман Степанович уже отдыхал в нашем доме как друг. Летом ни дня не проходило без гостей. Готовились огромные кастрюли еды, два-три раза в день накрывался длинный стол под арками, увитыми виноградом. Стол не разбирался и не уносился в дом в течение всего лета. Редко когда никто не оставался у нас ночевать. Благо комнат и спальных мест было много. Плюс полы, покрытые коврами, тоже всегда были в распоряжении ночующих.
Сколько я себя помню, дедушка и бабушка спали в разных комнатах. Неважно, сколько гостей оставалось у нас ночевать, дедушка Митя всегда спал в своей постели. Поговорка «гостю – место» ничего не значила для него. Зато значила для бабушки Нины. Где только она, бедная, не укладывалась, уступая свою кровать! Лишь бы дорогим гостям было удобно.
Я ни разу в жизни не видела, чтобы дедушка закурил сигарету или выпил что-нибудь крепче, чем компот, хотя погреб был забит бочонками с вином собственного изготовления. И гостей он потчевал по полной программе.
Дедушка Митя воевал в Великую Отечественную, закончил войну в Гинденбурге, в Германии, и вернулся домой с орденом Отечественной войны первой степени и десятком медалей.
Когда у дедушки появилась лысина, он отпустил волосы с одной стороны и с помощью воды и лака для волос приклеивал их к голове. Получалась прическа-«коридор». Но в ветреной Ялте волосы не хотели лежать, как требовалось, поэтому с одной стороны у деда всегда торчал седой клок. Если он выходил на люди, то надевал шляпу и ни при каких обстоятельствах ее не снимал, даже в помещении.
Наша греческая семья всегда разговаривала очень громко. Со стороны могло показаться,
– Аня! – кричала бабушка в трубку так, что мы временно глохли. – Ты кукурузу продала? Та ты шо?! По сорок копеек?! Вуй како! (Непереводимое греческое выражение, употребляемое по любому поводу; менялась только интонация.) – Митя! – Это уже к дедушке. – Митя! Ты слышишь?! – Слышно было даже на соседней улице. – Аня вчера сорок три рубля (бешеные деньги) с кукурузы выручила, завтра отвези меня на базар. – И шла варить кукурузу.
Младшая сестра Анна была красивой и властной женщиной. Природа щедро наградила ее всем тем, чего не хватало трем старшим сестрам: яркой внешностью и энтузиазмом. Она была «двигателем прогресса» всей семьи. Училась в техникуме, выходила замуж, разводилась и снова выходила. И любила повторять: «Я никогда не сидела на месте». Черные влажные глаза с поволокой, греческий прямой нос и ладная фигурка навсегда сразили капитана Красной армии, которого прислали руководить районом в их захолустье из самого Харькова! Анна как раз развелась с… «Даже имени не помню», – смеясь, говорила она.
Капитан умер после войны. Внезапно. Сказались ранения, изношенное сердце. После его смерти Анна перестраивала и достраивала дом, растила детей. И никто бы не поверил, любуясь добротными постройками во дворе, огородом без единого сорняка, погребом, под завязку забитым банками с овощами и бочками домашнего вина с собственного виноградника, что мужчины в доме нет уже лет пятьдесят.
Пенсия у Анны была малюсенькой, свою она не заработала, получала копейки по потере кормильца, но жила на широкую ногу. Немалый доход приносили ей платья: Анна была портнихой. Самой дорогой и известной на весь район. Ее наряды и вкус были эталоном для всех модниц в округе. Дочери, внучки, сестры, племянницы щеголяли в нарядах от Анны.
Она могла шить всё. Начиная от пальто, заканчивая домашними халатами. Но ее коньком были свадебные платья.
Когда любимая племянница Светочка, единственная дочь Нины и Мити, будущий врач, собралась замуж, Анна лично прибыла в Ялту, нагруженная гипюром и капроном. Светочка выходила замуж зимой, а нормального сообщения между Ялтой и остальным миром отродясь не было. Зимой дороги развозило так, что намертво застревали и автобусы, и грузовики. Анну в Ялту доставили на тракторе. Муж клиентки, тракторист, подвез.
Три дня, вооружившись вырезками из «Работницы», «Крестьянки», а также взятыми из сельской библиотеки журналами мод социалистического лагеря, Аня вместе со Светочкой изобретали необыкновенное платье, чтобы утереть нос городской семье жениха из Донецка.
Платье получилось роскошное: с пышной прозрачной капроновой юбкой поверх плотной нижней, с рукавом три четверти и острым вырезом – «мысом», подчеркивающим длинную шею и великолепную грудь – «гордость семьи», по выражению Анны.
Платье потом долго хранилось в сундуке на веранде у бабушки Нины и помогало мне и подругам изображать принцесс и невест в домашних спектаклях. Мамина фата, отделанная гипюром, не сохранилась, и если надо было по сценарию, то фатой нам служила тюлевая накидка на подушки с кровати бабушки.