Тридцать три удовольствия
Шрифт:
— Для начала ты отнял у одного из танцоров саблю и закричал, что сейчас всех порубаешь. Ты вообразил себя донским атаманом, вокруг которого собрались магометане и красноармейцы. Когда у тебя отняли саблю, ты закричал, что немедленно всем необходимо переплыть Нил и выйти в чисто поле сражаться с гиксосами. Кстати, откуда ты знаешь про гиксосов?
— Не помню. Ты мне, кажется, рассказывал. Это которые Египет завоевали ненадолго в каком-то веке, да?
— Ничего себе ненадолго, на целые сто лет.
— Что такое сто лет гиксосов по сравнению с десятью днями, во время которых в Египте владычествовали мы! Терзай же
— Много чего. Переплыть Нил тебя не пустили какие-то немцы, с которыми ты тотчас стал брататься и пить брудершафта. Потом ты вознамерился всунуть одному из немцев в ухо банан, уверяя его: «Ардалион Иванович, это ничуточку не больно, а только приятно и чуть-чуть щекотно». Это был первый раз, когда тебя едва не побили. Потом ты стал глотать огонь из своей зажигалки и тебе, видимо, представлялось, что получается очень хорошо и профессионально, как у местных огнеглотателей. Удивляюсь, как ты не получил никаких ожогов. Когда у тебя отняли зажигалку, ты довольно лихо и правильно сплясал испанский танец, но потом вообразил себя крокодилом и стал кусать всех подряд. Тут тебя второй раз чуть не побили, а когда ты оказался в уборной у танцовщицы, то умудрился зачем-то и ее покусать. А вот тут уж тебя стали бить, и вполне возможно, забили бы досмерти, если бы не подоспевшие Бабенко и хозяин теплохода. Тут даже Ардалион проснулся и протрезвел. Он все уладил, отвалив Хасану долларов двадцать, не меньше. Тут только ты успокоился и уснул в углу. Но и то время от времени просыпался и уверял всех, что ты свалившийся «колосс Мемнона», умоляя поднять тебя и прославить на весь Египет.
— Да, нечего сказать, прославился на весь Египет, — вздохнул я, сгорая от стыда. — Нечего сказать — «Из России с любовью!»
— Слава Богу, что мы сегодня уезжаем в Турцию.
— Бедная Турция! Не дай Бог я захочу отнять у турок Константинополь. Неплохо бы выпить пивка.
— Сходи к Ардалиону. Может, он еще не все шампанское выдул. Только оденься, не ходи по гостинице в одних трусах.
Приняв ванну и одевшись, я послушался совета Николки и отправился к Ардалиону. Шампанского еще было бутылок двадцать и мы распили одну во славу всех богов и богинь сладчайшего Кеми. После завтрака нас повезли в аэропорт, и еще через несколько часов мы уже прилетели в бывшую столицу Византийской империи.
Удовольствие тринадцатое
СТАМБУЛ
Вставало теплое солнце. Туманная завеса редела. Налево проступили такие же, как туман, голубоватые, легкие очертания Стамбула — минареты, висящий в воздухе купол Айи Софии, парная ей мечеть Сулеймана, пирамидальные тополя, квадратные башни древней Византии…
— Вот тебе и Царьград. Здравствуйте. Прибыли.
— Кстати, — обратился я к Ардалиону Ивановичу, когда мы подъехали к дверям гостиницы «Эйфель», в которой нам предстояло жить несколько дней, отведенных на Стамбул, — как тебе удалось устроить, чтобы, когда мы прибыли в Каир, там нас уже встречал труп того шведа?
— Я сам не ожидал. Прямо как нарочно для меня кто-то подстроил. На самом деле там какой-то старик помер, ну а я уж подкупил служащих «Индианы», чтобы они говорили, будто швед молоденький и все
— Да, жаль, что наша Тяга уже заглохла. Остается только быть туристом и пить шампанское.
— Не только.
— А что еще?
— А то, что послезавтра мы будем праздновать мой юбилей — день рождения, — веско сказал Ардалион Иванович и стукнул себя в грудь кулаком.
— С какой стати? Во-первых, до сих пор у тебя день рождения, насколько я помню, был двенадцатого января. А во-вторых, пятьдесят пять лет — не такая уж круглая дата.
— Эх, Мамоша, без фантазии ты человек. Только и умеешь, что крокодилом кусаться. Я же говорю — день рождения. Мне послезавтра двадцать тысяч дней исполняется.
— Что так мало?
— А ты свои посчитай. Тебе еще и двенадцати тысяч, поди, не исполнилось.
Я стал прикидывать в уме, сколько дней прожил Ардалион Иванович. Получалось, что может быть как раз столько, сколько он назвал. В это время дали сигнал, что можно выходить из автобуса и получать ключи от номеров.
В «Эйфеле» половину писателей поместили в четырехместные номера, а половину — в одноместные. Себе и всем нам Бабенко обеспечил одноместные, хотя особой нужды в том не было. Мне, напротив, хотелось побыть наедине с Николкой и аккуратно выспросить у него, как он провел время в Луксоре. После обеда я зашел к нему и поинтересовался:
— Ну как там твоя пятерка? Не растет?
— Какая пятерка? А, на спине-то? Не знаю. Проверь, пожалуйста.
Он снял рубашку, чтобы я мог осмотреть его внезапно появившиеся родимые пятна. Они были точно такими же, как вчера. Мы оба успокоились — вряд ли это была какая-нибудь зараза. Скорее всего, Мухин поставил правильный диагноз.
— Скучаешь по своей Птичке? — спросил я как бы невзначай.
— Скучаю… Ты не представляешь, что за славная девчонка. Вообрази, она, оказывается, совсем не любит свою оперетту. Она поет так, что с ума можно сойти. Но оперетта для ее голоса слишком ничтожна. Ей нужно выступать с собственными концертами. Она поет под гитару свои песни. И это не пошлость какая-нибудь, а нечто умопомрачительное. Что ты морщишься?
— Нет, ничего, — сказал я, хотя действительно не мог сдержаться и поморщился, представив себе, что это за пение под гитару. Терпеть не могу, когда женщина поет под гитару, даже если это Жанна Бичевская. Разве что в старом фильме по «Бесприданнице» Островского. К тому же, я ярко вообразил влюбленного Николку, с обожанием слушающего, как пищит его Птичка, и мне уже ни о чем больше не хотелось его расспрашивать. — Пойдем гулять, а то сейчас Ардалион опять заставит шампанское пить. У него, кстати, новая затея — послезавтра он хочет отмечать двадцать тысяч дней с момента своего зарождения.
Мы отправились на прогулку. Я ожидал, что мы сразу как-нибудь выйдем к храму Святой Софии, но оказалось, что до нее от «Эйфеля» порядочно. Николка продолжал восторгаться Птичкой. Из его слов я заключил, что роман между ними развивается по строгим канонам классического ухаживания. Возможно, они до сих пор даже ни разу не поцеловались. Он жил в «Виндсоре», ездил с ней на все экскурсии, впечатлял своими познаниями в области истории Древнего Египта, потом они купались и загорали во дворике гостиницы «Савой», а вечером он возвращался в свой номер.