Тридцать три удовольствия
Шрифт:
За дверью раздались торопливые шаги и кто-то сильно постучался. Я схватил со стола бутылку страшного старика, сунул ее в сумку и открыл дверь. Там стояла Птичка, лицо ее пылало негодованием.
— Он избил меня! — воскликнула она дрожащими губами. — Этот идиот осмелился поднять на меня руку!
В следующую секунду она увидела за моей спиной сидящую на кровати Аиду и лицо ее исказилось презрительной гримаской.
— Пошляк! — бросила она мне в лицо и пошла прочь. Я снова запер дверь на ключ и вернулся к Аиде. Некоторое время не мог произнести ни слова. Потом промолвил:
— Видно, наш разговор подействовал на Игоря. Он повел себя неординарно. Это плохо. Необходимо как можно глубже затаиться.
— Ты же говоришь, он не Игорь, а Николай.
— Об этом я прошу тебя покуда забыть. Ты вообще должна сейчас забыть все, что я тебе рассказал, понятно? Старайся меньше пить, чтобы никому не проболтаться. Учти, если ты проболтаешься, то последствия могут быть самые непредсказуемые. Тут необходимо действовать скрытно и осторожно. Никакой самодеятельности до моих особых указаний. А теперь иди к себе, мне необходимо побыть одному.
Она встала, направилась к двери, но вдруг резко повернулась и кинулась мне на шею, шепча:
— Нет, нет, я не могу уйти, не могу оставить тебя одного.
В эту ночь она отдавалась мне куда более страстно, чем в предыдущую. Даже более страстно, чем в эпизоде на поляне. Ведь она отдавалась террористу, да еще решившему бросить вызов другим террористам. Она прошептала мне, должно быть, все нежные и страстные слова, которые только имелись в ее небогатом лексиконе, а мне хотелось придушить ее, потому что слово «пошляк», брошенное мне в лицо Птичкой, жгло меня, и я хотел, чтобы вместо Аиды Язычковой была Лариса Чайкина.
На рассвете мне все же удалось спровадить ее из своей каюты. Но уже в восемь заявился Ардалион Иванович. Лицо у него было озабоченное.
— Слушай, черт знает, что такое, — сказал он. — Не хочешь пойти прогуляться по палубе перед завтраком?
Теплоход шел через густой туман, было сыро и зябко. Ардалион Иванович поведал мне душещипательную историю о том, как часа в три ночи, а то и позже, к нему заявилась Лариса и сказала, что врач Мухин побил ее. Ему пришлось успокаивать ее, потом укладывать спать в своей каюте, потом идти в их каюту и успокаивать Мухина, который рыдал в полном смысле этого слова и все бубнил, бил себя в грудь: «Как я посмел! Как я посмел! Как я посмел!» Потом выяснилось, что он вовсе не избил ее, а лишь влепил довольно скромную пощечину за то, что она обозвала его «мясником».
— По-моему, она его не любит, — подытожил Ардалион Иванович.
— По-моему, это очевидно, — согласился я.
— Что же делать?
— По-моему, надо развести их по семьям. Игоряшу — к Цокотухе, а Птичку — в Мексику.
— А как же Тяга? — озадачился Тетка.
— Доиграем и развезем. Только надо придумать как.
— Ладно, сообразим чего-нибудь в духе похищения невесты.
После завтрака «Дядюшка Тартар» причалил в Нижнем Новгороде. Я опасался, что дуреха Аида уже успела разболтать всем о нашем ночном разговоре, и прямо с пристани пассажиры «Николая Таралинского» бросятся врассыпную, кроме осведомленных о сути дела капитана, команды и режиссера. Но ничего подобного не произошло, а чтобы и впредь избежать этого, я отвел в сторонку умопомрачительную Аиду и сообщил ей, что среди съемочной группы есть человек, который связан с террористической организацией «Бастшери”, и если она вздумает кому-нибудь проболтаться, то рискует нарваться именно на этого человека и поплатиться за свою неосторожность жизнью. Хорошо еще, если только собственной.
Во время прогулки по Нижнему Новгороду мы разделились — Лариса составила компанию Ардалиону Ивановичу и видеть не хотела рядом с собою Игоря. Мне ничего не оставалось делать, как в знак солидарности быть с отверженным врачом. Бедные актеры лишены были возможности
— Знаешь, что она однажды мне про него сказала? — поделился Игорь, когда мы сидели в пивном баре и пили отличное разливное нижегородское пиво, закусывая не чем-нибудь, а здоровенными, размером с цыплят табака, раками. — Она сказала, что вся ее недолгая совместная жизнь с ним была похожа на то самое горлышко со свастиками, которое он нашел и подарил ей в Трое — красиво, изящно, старинно, но самого кувшина нет, одно горлышко, а разве можно наполнить чем-нибудь горлышко разбитого кувшина?
Потом он глубоко вздохнул, отхлебнул пива и сказал:
— Представляешь, сегодня утром она раздарила официанткам в столовой все, что я купил ей вчера в Плесе. Вот взбалмошная девчонка! Разве можно не любить такую?
— Ну да, — покачал головой я, — Машу, которая родила тебе двух отличных мужиков и нянчилась с тобою всю жизнь, любить не за что.
— Слушай!.. Ешь, пожалуйста, раков. Не грызи мою совесть. Она и так вся изъедена. Бедная Машенька! Как представлю… Давай возьмем еще по кружке пива и по сто граммов водки.
За обедом, когда «Дядюшка Тартар» уже отчалил от нижегородской пристани и побрел по Чебоксарскому водохранилищу, прошел омрачающий радость поездки слух о том, что сценарист Морфоломеев найден в своей каюте без признаков жизни. Все всполошились, актриса Непогодина расплакалась, но тотчас черную весть сменила светлая — сценарист подал признаки жизни. Оказывается, просто запой его вошел в такую злую стадию, когда бедняга впадает время от времени в состояние близкое к клинической смерти — он мертвецки бледнеет, холодеет и его невозможно разбудить, покуда он сам не вскочит; вскочив, он посмотрит на окружающий мир сквозь щелочки заплывших глаз, пробормочет: «Ой, мамочки! Ой, папочки!» и потребует водки.
Погода испортилась. Весь остаток дня Ардалион Иванович и Лариса каким-то образом участвовали в съемках фильма — для них срочно придумали небольшие эпизодические роли. А мы с Игорем до самого вечера горланили песни, озорничали на палубе, выкрикивали названия иранских населенных пунктов, как будто не плыли по Волге, а летели на бомбардировщике над Ираном.
— Ах вот вы где, голубчики. Хороши! — сказала, однажды заглянув в мою каюту, Птичка. — Продолжайте в том же духе.
— Птичка! — воскликнул я, бросился к ней, но споткнулся о чей-то «труп», лежащий на полу, и упал на колени. С колен я воззвал к ней: — Ты сама не представляешь, какая ты актриса! Ты — Настасья Кински! Я приглашаю тебя на роль в моем фильме.
— Не стоит, — дернула она плечом. — Меня уже обещали познакомить с более трезвыми режиссерами.
Она ушла, а я продолжал стоять на коленях и размахивать руками, призывая ее полюбить нас пьяненькими, ибо трезвенькими нас всякий полюбит. Врач Мухин тупо смотрел на меня, потом сказал:
— Э, брат, а ты тоже ее любишь.
И погрозил мне указательным пальцем.
«Труп» оказался принадлежащим киносценаристу Морфоломееву. За ним вскорости пришли трое из съемочной группы. Когда они его относили, «труп» умолял их не трогать его, а главное, не тушить об него окурки.