Тридцатая любовь Марины
Шрифт:
– А теперь как, Марин Иванна?
– Вполне, – шире улыбнулась она. обняв себя за локти, – Слушай, Олег, а у тебя подружки есть?
Посмеиваясь, он пожал плечами:
– Неа..
– Почему?
Угловато он повторил тот же жест.
– Такои взрослый мальчик, симпатичный… – Марина подошла, потрепала его кудряшки. – Только ленивый предельно.
– Да нет. Марин Иванна, я не ленивый…
– Ленивый, ленивый, – ласково качала его голову Марина, чувствуя шелковистость курчавых волос. – Больше заниматься надо.
– Ну и не надо…
– Как же не надо? Придет время и будет надо…
Она наклонилась и сильно дунула ему в ухо.
Он захихикал, втягивая голову в плечи.
– День-то матушка! – засмеялась Марина, раскачивая его. – Ладно, давай сонату. Разбирал?
– Ага.. немного, – насторожился он и со вздохом полез в ноты.
– Трудно было?
– Очень…
– Не ври. Ничего там трудного нет.
Слюнявя палец, он нашел нужную страницу, посмотрел, подняв брови и приоткрыв рот.
– Начинай.
Неряшливые мальчишеские руки нащупали клавиши.
«В мужчинах прежде всего отталкивают руки и ноги…» – вспомнила Марина Сашину фразу, – «Толстопалые руки и вонючие заскорузлые ноги…»
Спотыкаясь, соната стала раскручивать свое мажорное кружево.
Марина выудила из сумки «Мишку», развернула, откусила половинку.
Бирюзовый глаз в черной оправе покосился на нее.
Она подошла к Олегу и поднесла оставшуюся половинку к его губам. Он по-жеребячьи шарахнулся назад.
– Бери, не отрывайся.
И взял, как жеребенок берет теплыми губами с ладони, – нежно, осторожно…
«Прелесть ты моя». – подумала Марина. – «Выпила бы тебя всего за одну ночь. Весь твой свеженький кефирчик».
Он играл, гоняя во рту конфету. – хрупкую, податливую, пряную и соблазнительную, как сама жизнь…
После смерти отца время полетело быстрей.
Дядя Володя увез маму в Ленинград, комнату сдали, Марина переехала в Москву к бабушке.
Варсонофьевский немноголюдный переулок, многолюдный центр, шум, асфальт, новая школа, новый каменный двор, – все это ворвалось в жизнь Марины быстро и решительно, сломив ее кратковременную ностальгию по редким соснам и частым сараям.
Сухонькая подвижная бабушка продолжала с ней заниматься музыкой, раз в неделю пекла торт «Гости на пороге», разрешала играть во дворе до поздна (только не выбегай на улицу!), водила в консерваторию и в Большой Театр.
В двенадцать лет Марина познакомилась с Игорем Валентиновичем, – пианистом, литератором и старым другом бабушки.
– Это чууудный человек, – вытягивала морщинистые губки бабушка, – В консерватории преподавал семнадцать лет, три романа написал, ТАМ побывал… вот так…
– Где там?
– На Севере.
– Там где папа?
– Да.. там, – усмехнулась бабушка, поправляя перед зеркалом свою шляпку, – Слава Богу, что согласился.
– Он в консерваторий работает?
– Нет. Теперь дома В этот же день они поехали к нему.
Игорь Валентинович жил в огромном высотном здании на площади Восстания.
– Очень рад, – проговорил он сухим высоким голосом, пожал руку Марине и сдержанно улыбнулся.
Сам он был, как и голос, – сухощавый и высокий, с бабушкой держался галантно и улыбчиво.
Втроем они прошли в одну из больших просторных комнат и после ознакомительной беседы Марина села за рояль.
– Не волнуйся, главное, – шепнула с дивана бабушка, наклоняясь вперед.
– Пусть, пусть волнуется, – усмехнулся Игорь Валентинович, – Лишь бы играла. Не низко?
– Нет, нет…
Вытерев потные ладошки о колени, Марина заиграла «К Элизе».
Бетховен быстро помог успокоиться и этюд Черни неожиданно для себя она исполнила легко.
Незнакомый рояль пел и гремел под ее длинными крепкими пальцами, бабушка улыбалась, Игорь Валентинович кивал в такт головой.
Марина сыграла еще «Баркароллу» из «Времен года» и облегченно повернулась к Игорю Валентиновичу.
Он встал, сунув руки в карманы узких брюк, прошелся и оптимистично кивнул:
– Ну, что ж, будем, будем работать. Есть над чем.
Бабушка вопросительно приподнялась с дивана, но бодрым кивком он предупредил ее:
– Все, все в порядке. И пальчики бегут, и звук есть. Стоит, стоит поработать.
Марина стала ездить к нему два раза в неделю, – понедельник и четверг отныне окрасились звуками, наполнились звенящим воздухом громадной квартиры и быстрой речью Игоря Валентиновича:
– Милочка, посмотри внимательно…
Придвигаясь к ней поближе, он выпрямляется, словно проглотив подпорку для крышки рояля, плавно поднимает руку и мягко опускает ее на клавиатуру.
Чистый и свободный звук плывет из-под крышки.
– Все не из пальца, а от плеча. От плеча, вот отсюда, здесь он зарождается. – Игорь Валентинович гладит другой рукой свое худое обтянутое кофтой плечо, – Зарождается, и по руке, по руке стекает к пальцу, а палец полусогнут, эластичен, кисть свободна, локоть тоже.
Марина повторяет, чувствуя, что ее до совсем другое.
– А кисть не проваливается ни в коем случае! – мягко подхватывает он ее руку снизу, – Кисть эластична, но не безвольна. Еще раз…
За месяц он поставил ей руку на всю жизнь, открыв свободу и мощь кистевой пластики.
– Легче, легче… еще легче! – раскачивал он ее, когда она играла бисерный этюд Мошковского и вскоре пальцы действительно задвигались отдельно от ее тела, побежали легко и свободно.
– Идеальное состояние для таких этюдов – полусон. Тогда вообще полетит, как пух Эола.