Тридцатая застава
Шрифт:
Кузнецов и Батаев уехали, захватив с собой Симона Голоту. Узнав о создавшемся положении от Байды, Иван Недоля ходил словно потерянный. Отправив в Лугины более ценное из имущества, он все еще надеялся, что фашисты сюда не дойдут. Пытался отправить вместе с Агафьей Семениной и Ванду, но она категорически отказалась: боялась потерять свои «алые паруса». Когда на Днестр пришли пограничники, она разыскала Марину и Варвару и начала помогать им перевязывать раненых.
— Вот они, мои «алые паруса»… — говорила со слезами, собирая окровавленные бинты. — Разве можно под ноги бросать? Это же кровь наших
Поженившись в то страшное воскресенье, они не дождались гостей. Вместо свадебных подарков, на них, как и на Николая с Юлией, обрушились боль и страдание.
Разыскав командира батальона, Ванда попросилась в санитарки.
Асхат оглядел ее хрупкую фигуру, покачал головой и попытался отговорить:
— Это очень трудно… Придется выносить из боя, скажем, такого дядю, как я. Ну как вы сможете?
— Смогу! Вы не смотрите, что я такая… Я очень сильная!
Посоветовавшись с Байдой, Бахтиаров согласился. Недоля тоже решил остаться при батальоне.
Когда тылы полка были погружены на машины, прибежали к Байде Денисенко и Думитру Лабу. После боя на границе он так и остался при заставе, временно исполняя обязанности старшины.
— Я не могу уходить, товарищ старший политрук… Там мои остались… — волновался Думитру.
— Наш батальон пока остается здесь. Попытайтесь разыскать их среди беженцев.
Во второй половине дня по всем дорогам потянулись армейские тылы к переправам. Стал слышен глухой гул артиллерийской канонады. Среди массы подвод и машин затерялась и Грета, о которой позаботился Стусь.
Из кабины грузовой машины, доверху загруженной ящиками и людьми, она нетерпеливо поглядывала на небо, но не от страха — ожидала появления самолетов с черными пауками на крыльях.
Трудные дни
Первые самолеты появились над переправой до восхода солнца. Встреченные зенитным огнем, «юнкерсы» сбросили свой груз на мирных беженцев и армейские обозы, не успевшие проскочить на левый берег. Сгорело несколько машин, были жертвы среди беженцев.
Пострадал и Тодор Падурару. Он с дочерью еще на второй день войны ушел из Баштиан, угоняя скот молодого колхоза, и все это время они прятались в лесах вместе с другими крестьянами; подхваченные общим потоком отступающих, они угодили под бомбежку.
Ванда и Недоля, не отстававший от жены ни на шаг, вместе с военными санитарами разыскивали среди сгоревших машин и подвод раненых. Они и наткнулись на тяжелораненого Тодора и причитающую над ним Марику.
Старик долго не приходил в сознание, и вернувшийся утром в батальон Думитру остался с ним в Ольховом.
А бой уже приближался к переправе. Обескровленные арьергардные части не в силах были сдержать наседавшего врага. И тогда Бахтиаров забыл о приказании не вступать в бой и бросил все заставы в контратаку. Удар был настолько стремительным и неожиданным для фашистов, что они бежали под прикрытие своих танков и артиллерии. Это дало возможность остаткам армейских войск перейти на левый берег.
Последней перешла Днестр тридцатая застава и подорвала мост. Молча шли пограничники знакомой дорогой на Ольховое. Проходя мимо опустевшего колхозного двора, старые пограничники —
Из дома вышел Байда, ведя плачущую Ванду. За ним Недоля тащил под мышками какие-то бумажные свертки.
— Вшистко згинело… Вшистко, вшистко… — всхлипывала Ванда.
До сегодняшнего утра она все еще надеялась, что война закончится там, по ту сторону Днестра. Попрятавшиеся в лесах люди возвратятся на свои места, и снова потечет так удивительно хорошо начавшаяся жизнь при Советской власти. Сейчас эта надежда рухнула. Всю ночь и утро войска поспешно уходили на восток.
— И ничего, ничего этого не будет… Как жить станем?
— Все вернем, милая Ванда. И «Заря» снова зардеется в Ольховом. А вот плакать санитарке нельзя, на все беды слез не хватит, — успокаивал Антон молодую женщину.
А Бахтиаров кипятился, ругал пограничников.
— Вы что, пикник здесь затеяли? Немедленно на машины! А это что? — набросился он на Недолю, заметив объемистые узлы с бумагами.
— Говорил же я тебе, Ваня, кинь к чертовой бабушке эти бумаги! — вмешался Денисенко. — Або сожги их…
Он выхватил свертки и тут же поджег. Недоля тяжело вздохнул, отвернулся и полез на машину. «Что я людям скажу, когда вернемся? Там же все записано..» грустно думал председатель «Зари».
Не все войска ушли на восток, как думала Ванда. Не могла она знать, что пока основные силы армии перебрасывались к старой границе, отдельные ударные группы закреплялись на левом берегу. «Знаю, тяжело будет. Противник обозлен, что выпустил нас за Днестр, будет любой ценой рваться к старой границе, — говорил командарм старшим ударных групп. — Но держитесь, голубчики, держитесь, сколько сможете…»
И они два дня не подпускали противника к реке. Берег содрогался от взрывов бомб, казалось, готовый обрушиться и запрудить реку. Артиллерийские снаряды метр за метром долбили скалы, сметая все живое. Но когда вражеские саперы совались к реке, пытаясь наводить переправы, из каждой расщелины, из-за каждого камня на них обрушивался ружейно-пулеметный огонь. И повторялось все сначала.
— Ну как? Держитесь? — по нескольку раз на день запрашивал утомленный голос из штаба армии. — Продержитесь еще хотя бы один день…
И они держались. Вечером второго дня, потеряв больше половины людей, остатки ударных групп ушли под покровом ночи на Збруч. Безмолвно проходили через Ольховое. Казалось, что селение опустело, вымерло, никто не видит и не слышит их поступи, сдерживаемых стонов.
Но это только казалось: за ними следили из каждой подворотни. Многие ольховцы не решились оставить обжитые углы, укрылись в подвалах и лесах, выжидая, пока пронесется над ними «хурделица». По ночам они вылезали из своих укрытий и до утра не спали, прислушиваясь к смертоносным звукам войны.