Трилогия Мёрдстоуна

Пит Мэл

Аркадия занимала чуть меньше пятидесяти благоустроенных акров Сассекса на северной границе Саут-даунс. Дом был выстроен в 1780-е годы для незаконнорожденного сына препоясанного графа. Потомки его, иные из которых тоже были в том или ином смысле ублюдками, окончательно разорились в 1990-е и продали поместье корпорации «Райский уход».

От Ноттинг-Хилла путь был чертовски неблизкий, но, рассуждала Минерва, сворачивая на побитое градом шоссе А-26, зато в отношении Глайднборского фестиваля удобно; летом можно будет подсластить

пилюлю Штраусом и клубникой. Нечего сказать, сто пятьдесят тысяч в год — немаленькая плата за конфиденциальность, пусть даже и абсолютную. Возможно, придется подыскать что-нибудь подешевле. Кто знает, сколько он еще протянет?

Она назвала свое имя в домофон, вделанный в кирпичную колонну по правую руку от ворот, и они бесшумно разъехались. Гвендолин, статная чернокожая помощница заведующей, встретила ее у дверей и сопроводила в меньшую из двух гостиных.

— Как он?

— В целом примерно так же, мисс Кинч. Не хуже — хотя бы в этом мы твердо уверены. Хотя несколько дней назад у нас случился небольшой кризис, когда мы предложили ему на ланч ризотто. Он крайне разгорячился.

— Ох, божечки, — сказала Минерва. — Все червяки покою не дают?

— Да. Когда он вообще разговаривает, что нечасто. Ну вот и пришли. У вас будет своя комната. Чаю? Наш повар печет очень неплохие бисквитные торты.

— Спасибо. С удовольствием.

Минерва набралась мужества и подошла к его креслу. Он был одет в красновато-коричневую пижаму, а поверх нее — толстый темно-синий халат. За это время, подумала она, волосы у него, наверное, отросли, но он все равно не снимал белой вязаной шапочки. В бороде у него проглядывали серые и седые пряди.

— Миленький, — сказала она. — Чудесно выглядишь. Как мудрец или кто-нибудь этакий из твоей книжки.

Он не поднял головы. Он не сводил пристального взора со сжимавших колени рук. Он и не знал, что у мертвых все еще остаются руки. Что эти руки иногда шевелятся. Он следил за ними — на всякий случай. Другими глазами — боковыми глазами, он наблюдал, как всегда, всегда наблюдал — картины своей гибели.

В них не было ни связи, ни смысла — видимо, потому что он утратил связь со смыслом. Он знал это точно так же, как земляной червяк знает, что он — земляной червяк. Огнельты тащат его сквозь тьму, и свет, и снова тьму. Он ощущает впивающиеся в подмышки твердые когти, слышит их шарканье и поступь. Чувствует, как опорожняется его кишечник. Потом — пробел, промежуток, хиатус, как в кино. Должно быть, по ходу дела он потерял сознание, потому что место его казни — городская площадь.

Многолюдье. Две гремки с пальцами во рту. Человек в черном рисует в воздухе какие-то знаки. Подающий еду порлок сыпет вопросами. Шум, поднятые кулаки. Брутальная праздничная атмосфера. Смерть Мухе! Плаха озарена вращающимися огнями.

Он привязан к передвижному средству на колесиках. Поворачивает голову умолять о пощаде. Огнельт нацепил людскую маску и яркую зеленую тунику с серебряными полосками. И говорит:

— Здорово, старина. Ты как, с нами? Хорошо. Очень хорошо. Оставайся с нами. Меня зовут Гарри, а огнельт слева от

тебя — Майк. Дела у тебя не очень, что и говорить. Мы тебя сейчас везем в Хосни Фулы в Эксетере. Окей?

А потом Филип лежит на спине, привязанный. К нему крепятся пыточные инструменты.

— Просто давайте уже побыстрее. Пожалуйста.

— Не переживай, Филип. Майк у нас демон. В два счета поспеем. — Осматривает инструмент. — Так ты — тот самый Филип Мёрдстоун, да? Не, чувак, серьезно, очень жаль видеть тебя в таком состоянии. Ты ужасно крут. У меня от «Хмеля чернокнижника» прямо башку снесло. — Иголка в руку. — Сейчас немножко поспишь, Фил. — Вытаскивает книжку в аляповатой обложке. — Не возражаешь мне подписать, Фил? Пока не развезло?

Над головой Филипа кружится его предсмертный крик. Этот крик все еще витает у него над головой, пока он смотрит себе на руки.

Огнельты проносят его через тьму, и свет, и снова тьму. Он чувствует их жесткие лапы, чувствует руку у себя на голове.

— Фил, миленький?

Он поднимает взгляд и видит перед собой деву небывалой красоты. Стройные золотистые ноги. Бедра и живот подобны музыкальным инструментам, известным лишь ангелам. Горделивая грудь. Нежный овал лица обрамлен золотисто-каштановым пламенем. Глаза цвета волн Средиземного моря.

Он облизывает потрескавшиеся губы и произносит ее имя.

— Есть перемены? — сказал Перри.

— Нет. Даже меня не узнал. Назвал меня Еленой.

Снаружи, на Пэлл-Мэлл, Перри сотворил из ниоткуда такси.

— Позвоню вам, как только вернусь.

— Звоните. И, мастер Уиппл, с Рождеством.

Улыбка его была чудом стоматологии.

— И вам, дитя мое.

Она помахала ему вслед. В гул и скрежет машин вплеталась несущаяся из каждой витрины мелодия «Тихой ночи». По тротуару шла группа молодых людей в деловых костюмах и колпаках Санты или мигающих оленьих рогах. Один из них, оценив ее оперение, замахал локтями по-петушиному и закукарекал. Минерва узнала в нем Уэйна Димблби, прежде работавшего в «Пегасусе», а нынче в «Клик-4-букс». Он позвал ее на вечеринку. Она согласилась, на тот маловероятный случай, что из него еще можно вытянуть что-нибудь полезное.

На Сассекс спускается ночь. Звезды рассаживаются по сиденьям над дюнами. За кулисами луна наносит на лицо последние штрихи грима. Иней сковывает траву и листья. Стоячие водоемы похрустывают корочкой льда. Амбарная сова белой тенью вылетает на охоту. Перебегающий через поле для гольфа лис останавливается и вглядывается в темноту. Все спокойно.

Выход луны. Все залито светом.

В «Аркадии» время принимать лекарства.

Благодарности

Я крайне признателен Питеру Коксу, выводившему мою невоспитанную дворнягу на прогулки. Равно благодарен я и Дэвиду Фиклингу и Саймону Мейсону, которые предоставили ей любящий дом и заботу во время моих разъездов. И, разумеется, спасибо Элспет Грэм, благодаря которой я вообще завел эту собаку.