Трилогия о королевском убийце

Хобб Робин

Как я ухаживал за Молли? Я был неуклюжим мальчишкой и глядел на нее, раскрыв рот, подобно дурачку, который таращится на сверкающие диски бродячего жонглера. Полагаю, она первой поняла, что я влюблен в нее. И она позволила мне ухаживать за ней, хотя я был на несколько лет младше, не жил в городе и, насколько она знала, не имел перспективной профессии. Она думала, что я посыльный из замка, от случая к случаю подрабатывающий в конюшнях. Она так и не заподозрила, что я бастард, непризнанный сын наследного принца Чивэла, столкнувший его с пути к трону. Это само по себе было величайшей тайной. О моих магических способностях и о моей настоящей профессии Молли не знала ничего.

Может быть, именно поэтому я смог полюбить ее. И, безусловно, поэтому потерял. Я позволил

тайнам, падениям и боли других моих жизней поглотить слишком много моего времени и внимания. Была магия, которой надо учиться, тайны, которые надо разнюхивать, люди, которых надо убивать, и интриги, в которых надо уцелеть. Из-за всего этого мне никогда не приходило в голову обратиться к Молли за поддержкой и пониманием, которых не мог дать мне никто, кроме нее. Она не имела отношения ко всему этому и не была запятнана ничем. Я старательно оберегал ее от любого прикосновения к этим сферам своей жизни. Никогда не пытался втянуть в свои дела. Вместо этого я окунался в ее мир — мир рыбной ловли и кораблей портового города. Молли продавала свечи и мед, делала покупки на рынке, а иногда гуляла со мной по пляжу. Чтобы любить ее, мне было достаточно самого факта ее существования. Я не смел и надеяться, что она может ответить на мое чувство.

Пришло время, когда обучение Силе ввергло меня в отчаяние столь глубокое, что я не надеялся пережить его. Я не мог простить себя за то, что оказался неспособен овладеть Силой; не мог вообразить, что мой провал может быть совершенно безразличен другим людям. Я погрузился в свое отчаяние в угрюмом самоустранении. Прошли долгие недели, в течение которых я не видел Молли и не послал ей никакой весточки о том, что думаю о ней. В конце концов, когда больше обратиться мне было не к кому, я все же нашел ее. Слишком поздно. Однажды вечером я пришел в «Пчелиный бальзам» с корзиной подарков и как раз успел увидеть, как Молли уходит. Не одна. С Джедом, красивым широкоплечим моряком с шикарной серьгой в одном ухе, в расцвете его мужской зрелости. Незамеченный, сраженный, я скользнул в сторону и наблюдал, как они рука об руку идут от свечной мастерской. Я смотрел, как Молли уходит, и позволил ей уйти, а в последующие месяцы пытался убедить себя, что мое сердце тоже отпустило ее. Не знаю, что могло бы случиться, если бы я побежал за ними тем вечером и вымолил у нее одно последнее слово. Странно думать, как много событий может произойти из-за неуместной гордости мальчика, приученного к поражениям. Я выбросил Молли из головы и ни с кем не говорил о ней. Я продолжал жить.

Король Шрюд послал меня в качестве личного убийцы с огромным караваном, отправленным засвидетельствовать обет горной принцессы Кетриккен, которая должна была стать женой принца Верити. Мне надлежало устранить ее старшего брата, принца Руриска, с тем чтобы Кетриккен осталась единственной наследницей трона Горного Королевства. Но, прибыв туда, я натолкнулся на паутину обмана и лжи, сотканную моим младшим дядей, принцем Регалом, который задумал уничтожить Верити и сам претендовал на руку принцессы. Я был пешкой, которой он собирался пожертвовать в этой комбинации. И я был пешкой, которая неожиданно опрокинула другие фигуры, расставленные им. Ярость и месть Регала обрушились на меня, но я сохранил для Верити его корону и его невесту. Не думаю, что это был героизм. И не думаю, что это была простая месть человеку, который всегда унижал и оскорблял меня. Это был поступок мальчика, становящегося мужчиной и выполнившего клятву, данную много лет назад, еще до того, как я понял ее цену. Я заплатил за это своим здоровьем, которое так долго считал чем-то само собой разумеющимся.

Долгое время после того, как был разрушен заговор Регала, я провел в Горном Королевстве, почти не вставая с постели. Но настало утро, когда я проснулся и понял, что моя долгая болезнь наконец отступила. Баррич решил, что я достаточно здоров для того, чтобы начать долгое путешествие домой, в Шесть Герцогств. Принцесса Кетриккен и ее свита уехали в Олений замок на несколько недель раньше, когда погода еще не испортилась. Теперь в горах уже бушевали снега. Если

бы мы в самое ближайшее время не покинули Джамли, то были бы вынуждены зимовать там. В то утро я проснулся рано и укладывал оставшиеся вещи, когда начался первый приступ мелкой дрожи. Я решительно пренебрег им. Я просто ослабел, сказал я себе, и еще не завтракал, а кроме того, возбужден предстоящим путешествием. Я надел то, что приготовила Джонки для нашей долгой поездки через горы и равнины. Для меня она принесла длинную красную рубаху, подбитую шерстью, и зеленые стеганые штаны, окаймленные красным у пояса и манжет. Сапоги были мягкими и почти бесформенными. Они напоминали мешки из мягкой кожи, отороченные мехом, и закреплялись на ноге длинными кожаными полосками. Моим дрожащим пальцам было нелегко завязать их. Джонки сказала нам, что эти сапоги идеально подходят для сухого горного снега, но лучше их не мочить.

В комнате было зеркало. Сперва я улыбнулся своему отражению. Даже шут короля Шрюда не одевался так ярко. Но по контрасту с веселой расцветкой одежды мое лицо казалось особенно худым и бледным, а глаза — слишком большими. Жесткие черные волосы, остриженные на время болезни, торчали, как шерсть у собаки на загривке. Моя болезнь иссушила меня. Но я сказал себе, что наконец отправляюсь домой. И отвернулся от зеркала. Когда я упаковывал несколько маленьких подарков, которые выбрал, чтобы отвезти домой друзьям, слабость стала донимать меня пуще прежнего.

В последний раз Баррич, Хендс и я сели позавтракать с Джонки. Я снова поблагодарил ее за все, что она сделала для моего выздоровления. Я взял ложку, собираясь приняться за кашу, и мою руку свело судорогой. Ложка упала. Я проводил ее глазами и упал вслед за ней.

Следующее, что я помню, — это темные углы спальни. Долгое время я лежал не двигаясь и не разговаривая. Состояние опустошенности сменилось пониманием того, что со мной случился еще один припадок. Он прошел; тело и разум снова подчинялись мне. Но я больше не хотел ими командовать. В пятнадцать лет, когда большинство людей только начинают входить в силу, я уже не мог доверить своему телу даже самую простую работу. Мое тело было разрушено, и в приступе горькой обиды я злился, что оно никуда не годится. Я люто ненавидел себя и искал способ выразить мое жестокое разочарование. Почему я не смог выздороветь? Почему я не поправился?

— На это потребуется время, вот и все. Подожди, пока пройдет полгода после отравления. Тогда и оценивай себя.

Это была Джонки, целительница. Она сидела у огня, но ее кресло было задвинуто в тень. Я не замечал ее, пока она не заговорила. Она поднялась медленно, будто по зиме у нее разболелись суставы, подошла и встала у моей постели.

— Я не хочу превратиться в старика!

Джонки поджала губы:

— Раньше или позже, но тебе придется. Я, по крайней мере, очень надеюсь, что ты доживешь до этого. Я стара, и мой брат, король Эйод, тоже. Мы не находим, что это такая уж тяжелая участь.

— Пусть мое тело станет телом старика, но только когда придет срок! А так жить я не могу.

Она озадаченно покачала головой:

— Конечно, можешь. Лечиться бывает скучно, но сказать, что ты не можешь так жить… Я не понимаю. Может быть, тому виной различие в наших языках.

Я набрал воздуха, чтобы заговорить, но в это мгновение вошел Баррич:

— Проснулся? Тебе лучше?

— Проснулся. Мне не лучше, — пробурчал я.

Даже мне самому это показалось ответом капризного ребенка.

Баррич и Джонки переглянулись. Старая женщина подошла к постели, похлопала меня по плечу и молча вышла из комнаты. Их очевидное спокойствие раздражало, и бессильная ярость захлестывала меня, подобно приливу.

— Почему ты не можешь вылечить меня? — требовательно спросил я Баррича.

Мой обвинительный тон, казалось, обескуражил его.

— Это не так просто… — начал Баррич.

— Почему? — Я приподнялся в постели. — Я видел, как ты избавляешь животных от самых разных недугов. Лихорадка, сломанные кости, глисты, чесотка… Ты — главный конюший, и я видел, как ты со всем этим справляешься. А почему ты не можешь вылечить меня?