Трилогия о королевском убийце
Шрифт:
— Но, — промолвил я, медленно подбирая слова, — не забирай моего ребенка.
— Не бойся, — мягко сказал он. Его старческая рука убрала волосы с моего лица. — Если Верити жив, в этом не будет необходимости. А когда король вернется и займет трон, у них с Кетриккен будут собственные дети.
— Обещаешь? — молил я.
Он встретил мой взгляд. Шут принес мне отвар, и Чейд отодвинулся в сторону, уступая ему место. Эта чашка была теплее. Казалось, сама жизнь вливается в меня. Когда все было выпито, я почувствовал прилив сил.
— Чейд! — сказал я.
Он отошел к очагу и смотрел в огонь. Когда я заговорил, он повернулся ко мне.
— Ты не пообещал, — напомнил я ему.
— Да, — мрачно согласился он, — слишком неподходящее
Я долго смотрел на него. Потом он тряхнул головой и отвел взгляд. Он не смотрел мне в глаза. Но не стал лгать. Этого было достаточно.
— Ты можешь взять меня, — тихо сказал я, — и я сделаю все, что смогу, чтобы вернуть Верити и возвести его на трон. Если потребуется, я умру ради этого. Больше того, ты можешь взять мою жизнь, Чейд. Но не жизнь моего ребенка. Моей дочери.
Он встретил мой взгляд и медленно кивнул.
Выздоровление было медленным и болезненным. Мне казалось, что я буду смаковать каждый день в теплой постели, каждый глоток еды, каждый миг спокойного сна. Но я ошибся. Обмороженная кожа на моих пальцах шелушилась и за все цеплялась, а новая кожа под ней была ужасно нежной. Каждый день приходила целительница. Она настояла на том, чтобы рана на моей спине оставалась открытой и был отток для гноя. Я ужасно устал от зловонных повязок, которые она снимала, и еще больше устал оттого, что она все время тыкала пальцами в рану, чтобы та не закрылась слишком быстро. Она напоминала мне ворону над телом умирающего животного, а когда в один прекрасный день я бестактно сказал ей об этом, целительница только посмеялась надо мной.
Через несколько дней я снова смог двигаться, но очень осторожно. Я учился прижимать локти к бокам, чтобы не напрягались мышцы спины, учился ходить так, словно на голове у меня стоит корзинка с яйцами. И, несмотря на это, я быстро уставал, а после всякой слишком напряженной прогулки у меня снова начинался жар. Каждый день я ходил в купальню, и хотя телу моему в горячей воде становилось легче, я не мог провести там ни минуты, чтобы не вспомнить, что именно в этих купальнях Регал пытался утопить меня, и там я видел Баррича распростертым на земле. Слова «иди ко мне, иди ко мне» постоянно звучали у меня в голове. Мысли и беспокойство о Верити не давали мне покоя. Все это не способствовало спокойному расположению духа. Я обнаружил, что в деталях планирую свое грядущее путешествие. Мысленно я составил список снаряжения, которое буду просить у Кетриккен, и долго спорил сам с собой о том, стоит ли брать верховую лошадь. В конце концов я решил, что не стоит. Там совсем не будет пастбищ; мои способности к необдуманной жестокости были, похоже, исчерпаны. Я не мог брать с собой лошадь, зная, что тем самым обрекаю ее на гибель. Кроме того, я знал, что мне придется отправиться в библиотеку Джампи на поиски подлинника карты Верити. И я боялся искать встречи с Кетриккен, потому что она как будто забыла о моем существовании.
Каждый день я напоминал себе обо всем этом и каждый день откладывал все дела на завтра. Я все еще не мог пройти через Джампи, не остановившись для отдыха. Шут часто сопровождал меня в моих укрепляющих прогулках. Я знал, что он ненавидит холод, но мне слишком нравилось его молчаливое присутствие, чтобы предложить ему оставаться в тепле. Однажды он привел меня к Уголек, и кобылица так обрадовалась мне, что я стал приходить к ней каждый день. В ее животе рос жеребенок Крепыша, она должна была ожеребиться весной. Она казалась достаточно здоровой, но я волновался из-за ее возраста. С моей старой лошадкой было так уютно и спокойно… И я чистил ее скребком, несмотря на то, что поднимать руки было больно.
Волк приходил и уходил, когда ему было угодно. Он присоединялся к нам с шутом на прогулках и возвращался в хижину вместе с нами. Меня почти огорчало то, как быстро он привык. Шут ворчал из-за следов когтей на двери и шерсти на коврах, но на
— Так. Значит, ты стал кукольником? — лениво спросил я шута в один прекрасный день.
Я облокотился на его рабочий стол и смотрел, как его пальцы соединяют руки, ноги и торс Джека-попрыгунчика с палочкой, на которой он должен был держаться. Волк распростерся под столом и спал как убитый.
Он дернул плечом.
— Когда я пришел сюда, стало очевидно, что при дворе короля Эйода нет места для шута. — Он коротко вздохнул. — Да и не то чтобы я хотел быть шутом кого-либо кроме короля Шрюда. А раз так, мне пришлось подумать о других способах зарабатывать себе на хлеб. Однажды вечером, сильно напившись, я спросил себя, что я умею делать лучше всего. И сам себе ответил: «О, конечно, быть куклой». Дергаться на ниточках судьбы, а потом, когда нужда во мне пропадет, валяться бесформенной грудой. А раз так, я решил, что не буду больше танцевать, когда меня дергают за ниточки, а буду дергать за них сам. На следующий день я проверил свое решение. Очень скоро я обнаружил, что это занятие мне по душе. Простые игрушки, с которыми я вырос, и те, что видел в Оленьем замке, здешним детям кажутся диковинками. Мне почти не приходится иметь дело со взрослыми, и это тоже хорошо. Дети здесь очень рано учатся охотиться, ловить рыбу, ткать и жать, и все, что они зарабатывают, принадлежит им. Так что скоро у меня было все, что нужно. Я обнаружил, что дети гораздо быстрее принимают необычное. Их любопытство занимает их больше, чем презрение к объекту, вызывающему его.
Его бледные пальцы осторожно завязали узелок. Потом он поднял свое творение и заставил его танцевать для меня. Я наблюдал за его веселыми ужимками и испытал запоздалое желание иметь такую игрушку из ярко раскрашенного дерева с тщательно ошкуренными краями.
— Мне бы хотелось, чтобы у моей дочери были такие вещи, — услышал я собственные слова. — Хорошо сделанные игрушки, мягкие яркие рубашечки, хорошенькие ленточки и куклы, которых можно обнимать.
— У нее будут, — мрачно пообещал шут, — будут.
Время тянулось медленно. Мои руки обрели нормальный вид, и на них даже появились мозоли. Целительница сказала, что бинты со спины можно снять. Мне не терпелось отправиться в путь, но я понимал, что пока еще слишком слаб для этого. Мое нетерпение не давало покоя шуту. Я и не представлял, как много брожу взад-вперед по комнате, пока однажды вечером шут не поднялся со стула и не подвинул стол так, чтобы поставить его поперек моего пути и сбить меня с курса. Мы оба рассмеялись, но это не сняло подспудного напряжения. Я начал думать, что разрушаю мир и покой всюду, куда попадаю.
Часто заходила Кеттл и доводила меня до безумия рассказами о манускриптах про Белых Пророков. Слишком часто в них упоминался Изменяющий. Время от времени она втягивала в дискуссию шута. Гораздо чаще он просто бурчал что-то себе под нос, когда она втолковывала все это мне. Мне почти недоставало ее прежней молчаливости. Чем больше она говорила, тем больше я поражался, как женщина из Бакка могла оказаться так далеко от родины и стать приверженкой чужеземного учения. Но когда я пытался окольными путями выспросить это, Кеттл мгновенно становилась прежней и отказывалась отвечать.