Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)
Шрифт:
Провожу пальцем по его волосам, не касаясь гладкой лысины, о которой ему лучше не напоминать.
— Потом подберем что-нибудь поприличнее, — соглашаюсь с ним.
Ну что ж, начнем свою тихую жизнь людей, которые уже переступили сороковую весну. Своя комната, своя кухня, будем себе помаленьку трудиться. Наконец-то исполнились наши давние мечты.
Но с чего бы тогда эта самоирония? Все я чем-то недовольна, все недовольна.
— Анна, ты не спишь? — раздается за дверью.
— Нет. —
В передней стоит Юули, длинные волосы распущены по оборкам ночной рубахи.
— Пойдем, — зовет она.
Юули закрывает дверь, ведущую в столовую. Там спит Рууди; я слышала, как он пришел, — это было уже далеко после того, как в соседских окнах погасли огни. Своего племянника я так и не видела.
Опускаемся на мягкие стулья возле овального столика. Юули поправляет свалившийся на пол кончик одеяла, смахивает волосы с плеч за спину и закручивает их узлом на затылке. Шарит по столу, находит заколки, втыкает, их в волосы и скользит рукой по слегка обрюзглому лицу.
— Да, мужа моего вы уже не застали, — начинает она сурово.
Что сказать? Слова утешения — это мелочь, которую не предложишь в таких случаях.
Да и как мы могли застать его?..
Переписка с Юули оборвалась; извещения о смерти мужа она не послала, да это и к лучшему.
— Врагов у него не было, — говорит Юули, словно подслушала мои мысли. — Чем дальше уходит время, тем больше не хватает его. Умер, и все пошло прахом. Сегодня вот свалили забор, который он ставил своими руками.
— Зря ты этим заборам придаешь столько значения.
— А почему пчелы частью повымирали? Деревья от мороза трещинами пошли. И годы навалились, совсем я стала старухой. Беззащитной и одинокой.
— Но у тебя же есть дети, внуки?
— У них своя жизнь.
— И брат есть.
Юули опускает веки и качает головой.
— Михкель Мююр, — говорит она с пренебрежительным сожалением.
— Я… тоже вернулась.
— Много времени утекло, — тянет Юули, отводя в сторону взгляд. — Мир таким кровавым стал. Людей покоя лишили.
— Крови всегда хватало. Дядю нашего убили в пятом году. Аугуст после тюрьмы протянул всего несколько месяцев.
— Трое нас осталось на этом свете, — соглашается Юули.
В ее мельком брошенном взгляде ловлю скрытый упрек.
— У тебя все-таки дети, — снова повторяю я, потому что это мое больное место.
— Арнольд пьяница, Рууди чахоточный.
— Не вечно же…
Юули машет рукой, молчит.
— Есть еще внучки…
Юулины руки беспомощно опускаются на стол. Под широким обручальным кольцом бьется толстая синяя жилка.
— Они пока малышки, а в воздухе полно гари. Кто выживет, кто сгинет. Кто станет человеком — откуда нам все это знать!
Непогода разразилась
— Значит, вы так и остались красными, — говорит, Юули, и трудно определить, спрашивает она или утверждает.
Пытаюсь улыбнуться без всякого вызова.
— И что вам это дало? — удивляется она и тут же отвечает: — Фанерный чемодан и два узла.
— Не так уж мало.
Юули по-своему истолковывает мою усмешку. Торопливо достает из-за Библии черную коробку, роется в каких-то бумагах и квитанциях, наконец находит нужные документы и подвигает ко мне.
Нетерпеливо выхватывает пожелтевшую бумагу с множеством гербовых марок и печатей и приказывает:
— Переведи.
Подношу бумагу поближе к лампе.
— «Доверенность. Я, Анна Тааниелевна…» Надо ли читать это сейчас, ночью? — Поворачиваю листок другой стороной и смотрю на дату: двадцать второе декабря 1925 года.
— Не хочешь, как хочешь. Могу на память сказать, что там написано, — не отступает Юули.
Опускается рука с листком. Щиплет глаза, по телу разливается страшная усталость. Будто вновь окунулись мы с Лийной в промозглую декабрьскую ночь, со скамеечками под мышкой, чтобы занять очередь перед ленинградской биржей труда.
— Все, что сказано в этой бумаге, ты знаешь не хуже моего, — говорит Юули и откашливается. — Этим документом, который ты поручила составить ленинградским нотариусам и потом переслала сюда, ты доверила мне распорядиться вашим домом. Все перешло в мои руки. Кому сдавать, сколько брать платы, какой делать ремонт. На мою шею свалились налоги, страховки и поддержание дома в порядке. У меня было право даже закладывать его.
До меня начинает доходить смысл того, куда метит Юули.
— Читай, проверяй, — советует она. — Видишь, здесь стоит подпись генерального консула Мэлдера — он подтверждает, что все совершенно верно…
— Верю, верю, помню.
Мое безразличие обескураживает Юули. Несколько пришибленно и обрывочно она объясняет:
— Все думала, что вы любили свой домик. Там вас…
— Там нас арестовали.
— Ну да, оттуда вас увели. — Юули умолкает.
— Ну и что?
— Ты погляди в конец бумаги. Гляди, гляди, — принуждает Юули и вдавливает ногтем черточки.
— «В пределах Советского Союза настоящая доверенность недействительна», — перевожу я последнее предложение.
— Получается, что теперь ты вроде бы и не писала этой доверенности, — говорит Юули.