Трилогия о Мирьям(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети)
Шрифт:
Лийна пристраивается ко мне под ручку, и я уже готова взорваться. Ну погоди же, думаю я, сейчас ты услышишь, вот только отойдем немного. Не успели мы дойти до моста, как хлынул дождь. Тяжелые и стылые капли просто секли по голове, спине, по ногам. И тут же вроде становится светлее — пошел дождь со снегом. Разлапистые хлопья оседают на воротник, а те, что опускаются в лужи, — исчезают бесследно. Снег невероятно быстро превращается в грязь.
— Лийна, — холодно начала я.
— Прошу, помолчи, — шепчет она.
Тусклые городские фонари остаются все дальше за спиной, снегопад повесил между
Вдруг Лийна резко вырывает свою руку и останавливается.
— Чуточку рановато ты пришла. Мы еще не решили — поженимся ли в этом месяце или перенесем на январь.
Лийна хохочет. В ее смехе слышится торжество самки, отчаяние чудится только мне.
Меня будто проволокли по стерне.
Они стоят возле почетных мест, оплетенных венками из брусничных веток, и ждут, пока гости рассядутся.
Приглашенные растерянно перешептываются, не зная, то ли им любоваться молодоженами, то ли восхищаться элегантно сервированным овалом стола. Накрахмаленная скатерть, на ней белые приборы с золотой каемочкой, на хрустальных графинах серебрится изморозь. Стройный ритм рюмок — для водки, вина и шампанского — подчеркнут белыми цикламенами, которые тут и там высятся из миниатюрных вазочек. На середине стола выстроились блюда со всевозможной аппетитной закуской, мастерски оформленные.
Юули стоит в сторонке и сосредоточенно молчит, скрестив на животе руки. Ее внешняя степенность не оставляет желать ничего лучшего, из белого жабо твердо выступает шея, подбородок выставлен вперед, полоска губ скромно подкрашена. И неподвижная поза вполне к лицу пожилой даме, которая за свою жизнь — ох, и не счесть сколько раз, — принимала участие в подобных праздничных трапезах.
Торжественное промедление вызывает на лице невесты некоторое нетерпение, но жених — Рууди, стоящий рядом и разглядывающий застывших родственников, наслаждается картиной. С трудом сдерживает улыбку. Бросив на невесту исподволь оценивающий взгляд, Рууди многозначительно подмигивает мне.
Из-за двери спальни выглядывает светлоголовый, бледный мальчонка, сине-белый галстук-бабочка под малюсеньким подбородком. Ребенок оглядывает грустными серыми глазами чужих людей, снова и снова задерживая взгляд на длинном, худом мужчине, который стоит рядом с его матерью.
От нас отделяется Мирьям и делает несколько шагов по направлению к мальчишке. Засунув руки в карманы платья, она таращится на его светлое лицо над галстуком-бабочкой.
Мальчишка боязливо пятится и, полузакрыв дверь, смотрит в щелку на воинственного вида девчонку.
Минутное оцепенение, охватившее гостей и готовое уже перейти в неловкость, само собой проходит. Все пришли в движение, начинают сновать, обмениваться быстрыми, обрывочными фразами.
— Прошу, прошу. — Руудина невеста подбадривает гостей, которые топчутся возле темных дубовых стульев. Жена Арнольда строго смотрит на дочку, чтобы та подошла и села рядом с ней, но Мирьям все равно усаживается по соседству с Рууди. Маячивший в дверях мальчонка забирается на свободный стул рядом с матерью и пытается взглянуть из-за спин молодоженов на Мирьям. Юули занимает стул напротив невестки. Арнольду остается
— Уух-х, — вздыхает Рууди, когда гости перестают наконец двигать стульями. Он подает знак, берет ближний графин с водкой и наливает рюмку своей невесте. Мужчинам их обязанности указаны, и рюмки наполняются. В движение приходят тарелки со студнем, блюда с рыбой, масленки, тарелки с сыром и колбасой — все это, колыхаясь, переходит из рук в руки. Когда посуда с закуской снова опускается на стол с накрахмаленной скатертью, чинный порядок за праздничным столом окончательно нарушается.
— За здоровье молодых! — особым грудным голосом восклицает приподнявшаяся Юули.
— За здоровье молодых! — поднимая рюмку с морсом, повторяет Мирьям, и мальчишка, по примеру предприимчивой девчонки, тоже звонко провозглашает:
— За здоровье молодых!
Смех окончательно устраняет холодновато-строгое стеснение, которое вначале владело гостями, и вот уже совсем по-домашнему стучат ножи и вилки. Арнольд отодвигает вазу с цветами, чтобы достать хлеб, Юули предлагает жене Арнольда «очень хорошего угря», а Кристьян даже расстегивает пиджак и вытягивает шею, стиснутую воротничком.
И лишь невеста, вернее, только что обрученная Релли, сохраняет великосветские манеры.
— Давно ли мой Рууди был голенастым сорванцом, а теперь, гляди-ка ты, женился. — Юули кивает рюмке, которая подрагивает в ее руке. — И жену взял, и сыночка одним разом заимел, очень милого ребеночка, скажу я вам.
Релли краснеет, опускает глаза, затем обнимает левой рукой мальчишку с галстуком-бабочкой на шее и шепотом советует ему:
— Ешь, ешь, Ильмар.
После чего поправляет бутон в волосах и напускает на лицо радушное спокойствие.
Рюмочка холодной водки растекается внутри теплом, тело расслабляется. Прислоняюсь к спинке темного дубового стула и разглядываю Релли.
Не безумие ли эта женитьба?
На рождество Рууди нанял у извозчика белую лошадь с санями и поехал на кладбище, чтобы зажечь на отцовской могиле свечи.
Пустынное кладбище, и вдруг, как мне потом рассказывал Рууди, он увидел на заснеженной тропе поразительно красивую женщину в голубом берете. Рууди охватило веселое настроение, ему захотелось непременно обратить на себя внимание. Вот он и встал перед горящими свечами, сложил руки и громким голосом завел:
— Ты был для своих родителей хорошим сыном. Они любили тебя и глубоко опечалились, когда ты навеки сомкнул глаза. Но так уж ведется, что страшные недуги поражают благороднейших из людей, которые уходят от нас раньше, чем насладятся красотой и любовью. Грешные, мы тогда скорбим, ибо оборвавшаяся на середине жизнь — единственное, что вызывает у нас истинное сочувствие. Все мы страшимся, что сгнием до срока, страх этот вынуждает нас делить и чужое горе.
Да, сын мой, руке твоей не довелось погладить головки собственных деток и обнять любимую. Для тебя осталось неизведанным то, что предназначено людям на этом свете. Пусть будет земля тебе пухом, спи спокойно. Память о тебе не изгладится. На том свете да утешат тебя крылатые ангелы и да одарят тебя тысячекратной радостью. Аминь.