Тринадцать лет спустя
Шрифт:
Потом эстафету приняла Диана Вишнева с партнером Игорем Колбом (Мариинский театр). Из нынешних петербургских звезд она одна из совсем немногих кажется мне танцовщицей самой первой величины.
Дуэт из бежаровского «Бхакти», который я видела не раз и не два в исполнении именитых танцовщиков, представляется мне истинным шедевром хореографии XX века. Исполнение Вишневой и Колба было воистину совершенным. Так истонченно чувственно и умно воплотила Диана ориентальные узоры Бежара.
А потом на сцену вышел Хоакин Кортес. С ним приехала группа певцов фламенко и музыкантов. Семь человек. На авансцене Кремлевского дворца для него специально соорудили деревянный помост, чтобы его испанские дроби отзывались по залу
Чуть отступлю от хода моего рассказа. На репетицию концерта нам был отпущен лишь один день. Накануне. Да генеральная в день самого концерта. С утра и до пуска публики в зал. Звезды, как принято у настоящих звезд, появились в Москве лишь в день концерта — 20 ноября. До сих пор не могу понять, как сумели Ратманский и Черняков за такое краткое время свести воедино всю разношерстную махину юбилейного представления.
На генеральной для Кортеса со товарищи времени не хватило. Он репетировал накануне, и Ратманский посчитал, что сможет уделить им сцену в последний отпущенный ему залом час. Кортес томился за кулисами и нервно ждал сигнала, когда его позовут. Время предательски улетучивалось. Каждому выступающему нужна была световая партитура. Ну и времени, естественно, для Кортеса не осталось.
Когда я за час до начала приехала в театр, меня поджидала неприятнейшая новость. С Кортесом истерика. Он негодует. И танцевать вечером категорически отказался.
Леша Ратманский и Дима Черняков просили меня сделать последнюю попытку и уговорить Кортеса отменить свое отказное решение.
— Майя Михайловна, вы последняя надежда. Чем будем латать конец акта без Кортеса, не представляем. Ну попробуйте, — в два голоса взволнованно говорили мне постановщики.
Подхожу к дверям артистической уборной разнервничавшегося испанца. Из-за двери громкие, взвинченные голоса. Осторожно заглядываю. За мной теснятся озадаченные сложившейся ситуацией постановщики. Кортес стоит, набычась, словно боксер на ринге. Я с максимальной нежностью обнимаю его и, собрав в памяти все мои английские словесные ресурсы, выпаливаю их без точек и запятых:
— Хоакин, ты великий. Шесть тысяч зрителей ждут тебя. Только тебя. Телекамеры включены. Тебя хочет видеть вся Россия…
Но на все мои доводы и умоления Кортес односложно отвечает: нет, нет, нет, нет…
Потом он обрушивает поток испанского негодования и крепких ругательств на режиссеров:
— Они намеренно не дали мне порепетировать. Решили сорвать мой номер…
Удесятерив силу своих объятий, я перехожу на личности:
— Хоакин, ты великий. Ты великий. Мужчина. Рыцарь. Выступи сегодня ради меня. Только ради меня. Только ради меня.
Наверное, интонация моих настояний задевает какую-то струну в его нутре. Угольно-черные глаза влажнеют. Гневные молнии подзатухают. Он обнимает теперь меня. Косточки мои похрустывают. Но держусь.
— Хорошо, Майя. Ты великая. Я станцую сегодня. Только ради тебя. Только ради тебя…
Почти сцена из голливудского фильма. Но Кортес танцевать будет. Финал акта обретет необходимую точку.
Я смотрю выступление Кортеса из первой правой кулисы. В черном карденовском платье устраиваюсь поудобнее на неудобном театральном табурете. Хоакин боковым зрением меня видит. Фейерверк пор-де-бра. Каскад бешеных ритмов. Он весь мокрый. В порывистых движениях все чаще забрасывает свои смоляные прямые волосы назад. Струями пота они слепят его. Пожар собственного танца зажигает его все более и более. Сбрасывает цыганский сюртук. Хоакин мокрый, как будто его окатили струей водомета, коим полиция разгоняет разбушевавшихся демонстрантов…
Внезапно Кортес идет ко мне в кулису и выводит на авансцену.
Я давно подсмотрела, что выражение лица в тот момент обязано быть отстраненно обиженным и презрительным. Чувствую, что Хоакин доволен своей нежданной партнершей. И как знак высшего признания, он снимает свои звонкие цыганские ботинки и дарит их прилюдно мне. На глазах шести тысяч зрителей. У испанцев сие есть символ одержанной победы. Так дарит тореро ухо поверженного быка даме своего сердца на праздничной корриде.
Наши телевизионщики, которые, к слову сказать, замечательно сняли и смонтировали мой юбилейный вечер, видно, не были в курсе, что означает этот ритуал. И вырезали эпизод с ботинками Кортеса.
А мне жаль, что моя импровизация с этим обувным приношением Кортеса не вошла в сюжет телевизионного фильма. Но шесть тысяч зрителей в Кремле видели этот королевский испанский жест. С ботинками на руках я сымпровизировала что-то победное и ликующее. Днем позже я отдала подарок Кортеса в Бахрушинский музей. Надеюсь, что сапожкам Кортеса со специальной подошвой из тысячи железных бляшек, с его автографом, сделанным после вечера, найдется место в числе других театральных реликвий.
(Малый курьез. При трансляции вечера наши телевизионщики обозначили в титрах имя каждого гостя и страну, из которой он прибыл на мое Гала. А имя Хоакина Кортеса обошлось без ссылки на Испанию. Слава его по миру так велика, что редактор решил ограничиться лишь именем «Кортес». И вот после трансляции один почтенный россиянин обратился ко мне с комплиментом:
— Как мне понравился ваш танец с молодым грузином. Представляю, как долго вы с ним репетировали. Замечательное единение!..)
…Может, я слишком подробна в деталях описания вечера. В каждом театральном событии таких подробностей бывает множество. Но я произнесла уже с определенностью, что то был мой звездный час. И мне желается, чтоб читатель увидел его моими глазами, ощутил мое восприятие моего юбилейного праздника.
Второе действие началось с картины «На мельнице».
Вместо привычных испанских пейзажей возле силуэта мельницы прогуливались бравые казаки из Александровского ансамбля. В бурках, папахах, хромовых сапожках. На гимнастерках позвякивали боевые медали. А в руках сверкали острые сабли наголо. И с этим нежданным антуражем одна за одной стали появляться примы Большого с сольными вариациями из самых моих балетов.
Вакханка из «Вальпургиевой ночи» — Анастасия Яценко. Царь-девица из «Конька-Горбунка» — Светлана Лунькина в сарафане и в кокошнике. Татарская девушка — птица Сюимбике из яруллинского «Шурале» — Екатерина Шипулина. Зарема из «Бахчисарайского фонтана» — Мария Аллаш. Мою коронную прыжковую вариацию из «Лауренсии» А. Крейна танцует Мария Александрова. Своего рода краткая антология по моим этапным балетам. При том каждая финальная точка сопровождалась галантным участием боевого александровского казака. А сервантесовская мельница все крутила и крутила свои обороты…
Конец сцены венчала виртуозная казачья кавалерийская. Тут-то бравые александровские танцоры высыпали на сцену Кремлевского дворца целую пригоршню своих сверхзнаменитых трюков. Из которых «бедуинское колесо» выглядело просто-напросто классным движением…
Наступил черед картины сна «Дон Кихота». Что-то тут отчебучат Ратманский с Черняковым?
В каноническом «Дон Кихоте» Рыцарь печального образа сражается с ветряной мельницей, принимая ее за щупальца страшного дракона. Срывается с мельничного колеса. И, заботливо укрываемый верным Санчо Пансой, безмятежно засыпает. Что ему пригрезится?..