Тринадцать лет спустя
Шрифт:
— А какую бумагу ты ей показывал?
Мой собеседник уходит от ответа.
— Если это серьезно было бы, Майя Михайловна, да разве не рассказал я все вам? Не утаил бы никогда. Вы же меня давно знаете?..
Вот оказывается, совершенно его я не знала. Стала догадываться. Подозревать. Поговаривали люди. Гримасы кривили при имени Таранды. Зачем вы доверились ему, спрашивали. Вот и сыграла со мной еще раз злую шутку моя легковерность. Неужто плохих людей на белом свете еще больше, чем полагала я тринадцать лет назад в первой своей книге?..
Обаяшка всё и вся продолжал
Школа, оказывается, ко мне отношения не имеет. Это Обаяшкина школа. Его имени. Мало ли что в Интернете понапишут. Платы за учебу он почти не берет. Лишь самую малость. Аренда дорогая. Концы с концами только сводит. Все во имя святого искусства. Все ради него. О премьерах хотел оповестить. Пригласить. Но телефон молчал. В отъезде, верно, вы были…
Но я резко требую, чтобы Обаяшка явился ко мне домой на Тверскую (адрес он хорошо знает!). И показал продемонстрированную им женщине из Японии бумагу с печатью мне и Щедрину.
На следующий день Обаяшкин визит к нам наконец состоялся. Разговаривал с ним Щедрин. Бумагу Обаяшка с собой, естественно, не захватил. Запамятовал. Что-то, дескать, недопонял. И юлил, лукавил, улыбался, опять юлил. Но кондитерские улыбки на Щедрина не подействовали. Он повысил голос и сказал, что, если через полчаса требуемая бумага не будет здесь, он с ОМОНом явится в его офис ОМОН взломает сейф и извлечет оттуда эту бумагу. Коли она впрямую касается имени Плисецкой.
Щедрин настолько был взбешен от комедиантских россказней Обаяшки, что визитер струхнул. И через двадцать минут (его офис совсем близко от нашего дома) принес копию требуемой бумаги. Это была нотариально заверенная Уразовой Р. Р. доверенность. Взаправду с печатью, по которой все касаемое меня и моего имени находится в распоряжении улыбчивого господина Таранды. Оговоренный срок два года отсутствовал. Доверенность была без обозначения какого-либо времени.
— Это копия. А где оригинал?
Опять юления. Разговор ведется на самых высоких нотах. Мне жалко нервов Щедрина. Бой неравный.
Я пишу об этом так подробно, ибо Обаяшка понадавал за все это время бессчетное количество интервью. И своих мюнхгаузенских басней о произошедшем. На меня он руку подымать не смеет. Но о Щедрине фантазирует чудовищные небылицы. Какая мерзость!
— Так где же оригинал? Оригинал где?!.
Вот тогда и достает из своей папки предприимчивый нью-Дягилев оригинал моей самоубийственной доверенности. Наконец-то через четыре года, четыре года, я могу прочесть, что я подписала 9 декабря 2000 года. И что тогда унес с собой, победно торопясь, почитатель моего таланта, мой коллега танцор Таранда…
Глава одиннадцатая
Лечебный
Вероломство присуще человеческой особи. Так ведь? С самой седой древности. От первобытных еще варваров.
Читали мы исторические хроники всяких народностей и племен и знаем, что почти ни один властитель прошлого не помер своей смертью. Их травили ядами, душили подушками, всаживали ножи в спины. И воображение писателей обогатило палитру вероломства до чрезвычайности. Все это так. Но когда вероломство обрушивается на тебя лично, обрушивается нежданно, подло, да еще улыбчиво — мерзко до самой до крайности.
На следующий же день, только лишь змеиная бумага оказалась в моих руках, я нотариально, по всем существующим российским законам, слово в слово отозвала этот самоубийственный документ. Дата на моей отмене решения стала тоже декабрьской: 1 декабря 2004 года.
Но тут «приплыли» новые сюрпризы.
Наш давний друг Светлана Александровна Смирнова тем же днем извлекла из своей хозяйственной сумки продолговатую белую коробку с моим изображением, сделанным некогда в Нью-Йорке Ричардом Аведоном. Фото широко известное.
— Майя Михайловна, вы это видели?
— А это что?
— Лечебный крем вашего имени. Антиварикозный крем «Майя Плисецкая».
Я беру в руки Светланин сюрприз. На другой стороне коробочки подробная аннотация с факсимиле моей подлинной подписи. Расписываюсь так я на фотографиях для коллекционеров автографов. И сильно уменьшенный рисунок Шахмейстера, где изображена в балетной тунике в прыжке.
— Такой крем, Майя Михайловна, продается в четырех видах. От четырех болезней ног. Антиварикозный. От синяков и ушибов. От отеков ног. Крем для ступней.
— Выходит, все эти недуги у меня имеются? Вся в болезнях?
— Выходит, что так, — продолжает Светлана. — Помимо текста на коробочке с вашим автографом, внутрь вложена подробная рекомендация. Мы не знали, Майя Михайловна, что вы — доктор медицины и опытный ортопед…
Сверху коробки крема замечаю бликующий квадратик, где можно прочесть (если очень всмотреться): «Традиции Имперского русского балета». Опять коммерческие проделки Обаяшки!..
— Неужели никто не сказал вам об этих кремах? Неужели я первая? Неужели разрешения вашего не спросили? — волнуется Светлана.
Да, это уже чересчур. Кремы-то лечебные, «профессиональная серия», как гласит заголовок над моим портретом.
И на тюбике внутри коробки — роскошное аведоновское фото. Наглядятся на мой цветущий пышный нью-йоркский вид доверчивые российские покупатели — вот, мол, какие чудодейственные кремы потребляет Плисецкая. Поторопимся закупить новейшее медицинское чудо. Все как один в магазины, в аптеки!..
А я кремы эти в глаза не видела. Первый раз коробок распечатала. Не пробовала. А рекомендую. От лечения серьезных недугов. А вдруг «чудо-кремы» нанесут непоправимый вред страждущему? И я буду виновата в том? Мне представляется это бесстыдством и цинизмом.