Тринадцать ведьм
Шрифт:
– Не докажете!
И так далее, и тому подобное.
Вербицкий привстал было, но Добродеев удержал его, прошептав:
– Все в порядке, Виталя. Христофорыч знает, что делает.
Монах сидел на краю сцены, сложив руки на груди; лицо у него было сонным…
– У Пети кто-то был перед спектаклем!
Монах шевельнулся.
– Что ты несешь? Никого не было! Сплетни!
– Лидочка Новикова потеряла кошелек!
– Я потом нашла!
– Один зритель заблудился за кулисами! Ходил, чихал! С букетом.
– И гномик в красном колпачке!
– Это к Леночке!
– Неправда!
– У меня два вопроса! – поднял руку бородатый мужчина. – Первый! Как убийца это проделал? И второй: с точки зрения экстрасенса, разумно или нет искушать судьбу и повторять премьеру проклятой пьесы?
– Глупости! Никаких проклятых пьес! Хватит!
Монах кашлянул и сказал:
– Отвечу по порядку. Есть технологии… возгорания, так сказать, не хочу входить в детали. Это в объеме физики для средней школы. Что же касается премьеры, лично я повторил бы. Знаете, в народе говорят, молния не бьет дважды в одно и то же место.
– А если крыша упадет?
– Или сцена провалится?
– Не думаю, – сказал Монах. – В любом случае я бы рискнул. Иначе останется чувство недосказанности и чувство, что убийца запугал весь театр. Премьеру нужно повторить.
– А если он опять?
– Нет. Он выполнил свою миссию и больше не ударит.
– Откуда такая уверенность?
– Вы хотите сказать, что это был личный враг Пети? Он свел с ним счеты и успокоился? – спросил бородатый.
– Насчет личного врага не уверен. Я думаю, убийце нужно было зрелище, и он выбрал актера, который первым появился на сцене… после ведьм. Это мог быть Банко. Но Макбет колоритнее, к тому же центральная фигура. Но не в этом суть, главное то, что Макбет появляется в начале пьесы.
Гробовая тишина была ответом на его слова. Артисты недоуменно переглядывались.
– Какая разница? – спросил кто-то.
– Значит, по-вашему, Петя ни при чем?
– Ни при чем. Звягильский – случайная жертва. Но, как вы понимаете, это мое личное мнение.
– А если он убьет следующего Макбета?
– Нет, – сказал Монах. – Следующего он не убьет, иначе вы останетесь без режиссера.
Это было странное замечание. Актеры зашушукались. До Монаха явно донеслось: «А царь-то не настоящий!» и «Туфта, а не экстрасенс!»
– Чего-то твой волхв не того-с, – прошептал Вербицкий. – Идиотская логика…
Добродеев промолчал.
– Вы думаете, это его остановит? – спросила Ляля Бо.
– Я же сказал, что он выполнил свою миссию, – повторил Монах. – Больше он сюда не придет.
– Это вы нам как экстрасенс?
Монах кивнул Добродееву, тот поднялся и громко объявил:
– Сеанс закончен, господа! Все свободны.
Разочарованные артисты остались на своих местах. Никто ничего не понял, и никто не собирался уходить.
– Как это свободны? А допрос третьей степени?
Монах ухмыльнулся:
– Я узнал все, что мне было нужно. С вашего позволения, сейчас я хотел бы посмотреть гримерку Звягильского. Леша, ты со мной?
…Комната Звягильского была опечатана, но Монах хладнокровно снял с двери бумажную полоску с лиловыми печатями. Вербицкий
– Потом повесим обратно, – успокоил его Добродеев, у которого уже был опыт в подобных делах.
Они вошли в крошечную каморку; Вербицкий включил свет. Запах затхлости, старой одежды и косметики ударил в нос. Они осмотрелись. Их глазам представился беспорядок на столике; пара перегоревших лампочек по периметру большого зеркала, наводившая на мысль о щербатом рте с выбитыми зубами; засохший букет, серой кучкой лежавший на кресле. С десяток фотографий Звягильского в сценических костюмах кривовато висели на стенах, тут же, прямо на обоях, – размашистые автографы фломастерами, шаржи и карикатуры, стишки и пожелания. Ширма в углу, за ней – ворох одежды, которую Монах, нагнувшись, обнюхал…
– Виталий, мне бы поговорить с двумя вашими людьми, – сказал он вдруг. – С парнем в зеленом свитере и девушкой… Ляля Бо, кажется. Можно?
– Запросто. Это Петя Зосимов, Жабик, и Ляля Бо – Ирка Евстигнеева. Только имей в виду, она болтает много лишнего по причине отсутствия тормозов. Дели на два. Они оба без тормозов.
Монах кивнул. Он медленно передвигался по комнате, рассматривая несвежие обои, фотографии, коробочки с гримом на столе; открывал ящики стола.
– Оперативники тут все облизали, – заметил Вербицкий. Он стоял опираясь на дверь, сунув руки в карманы. Добродеев рядом переминался с ноги на ногу.
– Что это? – спросил вдруг Монах, указывая на странную закорючку, похожую на опрокинутую семерку, небрежно нарисованную жирным черным маркером слева от зеркала.
Вербицкий пожал плечами.
– Да тут всего много. Обои лет тридцать не менялись. Черт его знает!
– Звягильский пил? – спросил Монах.
– А кто не пьет? – ответил вопросом на вопрос Вербицкий. – Не до беспамятства, конечно. Меру знал.
– Сюда приходят фанаты или знакомые?
– Бывает. Приносят цветы и конфеты… или принять. Но это свои, чужих не видел, всего пара-тройка человек.
– Как Звягильский относился к эзотерике? Возможно, верил в вещие сны, суеверия? Боялся черных кошек?
– К чему? К эзотерике? – Вербицкий ухмыльнулся. – Петя не верил ни в бога, ни в черта! В черных кошек Петя тоже не верил. Жил в свое удовольствие, грешил, любил… ничем не заморачивался. Был женат три или четыре раза. Горел, одним словом. И сгорел, как жил… красиво жил, красиво сгорел.
Они помолчали.
– Ну что? Нарыл что-нибудь, Христофорыч? – спросил Добродеев.
– Кое-что нарыл, Леша. Можно позвать ребят? – обратился он к Вербицкому.
Глава 8
«Черная» комната
…Женщина, сидевшая за столом и читавшая толстый фолиант, оторвалась от чтения и прислушалась – ей показалось, что звонят в дверь. Звонок в дверь повторился. Она взглянула на часы – было около десяти вечера – и поднялась. Бесшумно подошла к двери, прильнула к глазку.
– Это я! – сказал мужчина за дверью. – Извини, что без звонка и цветов, – сказал он, входя и целуя хозяйку в щеку. – Добрый вечер, моя волшебница! Проезжал мимо, дай, думаю, загляну. Вся в трудах?