Тринадцать жертв

Lillita

— Я сам сделал себя проклятым, — прошептал он, чтобы подтвердить истинность мыслей. — Я стал таким потому, что у меня было неисполненное желание. Я не успел узнать о птице…

Он снова вспомнил побелевшую Сюзанну. Вспомнил Гленду. Белые волосы, золотые бабочки и доброта, которую он сначала считал слишком подозрительной, чтобы быть настоящей, а потом полюбил. Именно эта правда была близко. Птица была всего лишь волшебницей.

— Так просто и так смешно, — нервно хихикнул Лауге, садясь. — Церковь считала божественным знаком одну из тех, кого ненавидела. Иная правда абсурднее любой лжи.

Глава 39: Палач, которого поглотил страх

Вокруг было

так темно, что сколько ни привыкай, всё равно ничего не разобрать. Эгиль боялся темноты, боялся того, что может в ней прятаться, особенно в месте, где это не являлось беспочвенным опасением. И он не считал, что если намеренно сталкиваться с тем, что пугает, это поможет избавиться от страха. Нет. Не в его случае. Единственное, чем помогало такое издевательство над собой, так только тем, что он научился не выдавать того, что чувствовал.

Эгиль перевернулся на бок, так сильно клонило в сон… Это был очень плохой знак, Эгиль не мог сказать, почему так считал, но не сомневался в верности своих ощущений. У него было хорошее чутьё на дурное, что и заставляло выходить ночами из комнаты, искать младших, которые в свою очередь, искали неприятности.

Он вспомнил, как изменилась на его глазах Дикра, стала больше похожа на Ингрид. На дочь Ингрид, которой она была много поколений назад. Если бы только ведьма знала, что её дочь выжила… Может, ничего этого и не было бы? Может. Сейчас это не имело значения. Эгиль закрыл глаза и тяжело вздохнул. Именно сегодня, когда так неожиданно захотелось спать, он очень не хотел, чтобы наступал сон. Он боялся того, что мог в нём увидеть. В его снах никогда не было ничего хорошего.

***

День ото дня одно и то же: маги, крики, проклятья, запёкшаяся кровь, драная плоть. И страх. Страх тех, кто был воплощением зла, кто заслуживал только страданий и смерти и кто мог быть полезен только как источник информации, однако даже с этой ролью они не справлялись — не признавались. Как же это раздражало — ещё ни один пойманный маг, ни одна ведьма… Никто не признался, где их убежище, куда они все держат путь, пытаясь скрыться от охоты. От своей заслуженной участи.

Эгиль любил свою работу и ненавидел магов. Он был палачом, тем, кто должен был заставить их сознаться, но на самом деле просто был счастлив видеть их страдания, чувствовать своё превосходство над ними — такими слабыми, бессильными, беззащитными, беспомощными, когда вся их гнилая магия была заблокирована священными артефактами. Как жаль, что таким же образом нельзя было убрать их уродливый облик, но в таком случае то, что раздражало, можно было просто вырвать, вырезать, выжечь, — удалить любым из доступных способов. Пожалуй, была в магах ещё одна положительная черта: выносливость. Они достаточно долго держались, прежде чем теряли сознание.

Склонившись над измученной женщиной, закованной на кресле допроса, Эгиль приподнял её голову за подбородок и посмотрел в глаза. Отвратительные глаза. У них была покрытая ярко-синими узорами склера, фиолетовая с оранжевыми прожилками радужка и горизонтальный зрачок, который положено иметь козе, а не человеку. Впрочем, это было бы оскорбительно для козы, что её сравнили с таким не богоугодным существом.

— Не отводи взгляд, — елейным голосом протянул Эгиль, надевая на неё вилку еретика. — Смотри, пока можешь смотреть, — холодно добавил он, доставая кинжал.

Волшебница испуганно вскрикнула и зажмурилась, когда Эгиль замахнулся кинжалом, целясь прямо в глаз. Какое бессмысленное действие, словно веко способно остановить остро заточенную сталь. Однако Эгиль не стал выкалывать глаза парой точных, быстрых движений. Сначала он сделал надрез на веке и на пару секунд приподнял кинжал, словно давая жертве надежду, что этим

всё и ограничится, но стоило только раздаться несдержанному облегчённому выдоху, как кончик острия снова коснулся глаза.

Эгиль надавил, очень-очень медленно погружая кинжал, наслаждаясь кровавыми слезами, стекавшими по щеке волшебницы. И только когда лезвие уткнулось в глазницу, он резко повернул кинжал и вынул. То же самое он проделал со вторым глазом, со всё той же садистской медлительностью. Кровавое месиво было самой приятной частью на этом мерзком лице. Гораздо лучше, чем та фиолетовая ошибка извращённой магической природы. Жалко только, что жертва потеряла сознание, и теперь Эгилю нечего было тут делать.

Он вытер кровь об одежду и убрал кинжал. Раз уж так получилось, можно позволить себе отдохнуть. Он был в пыточной с самого утра, допрашивал эту волшебницу. Сначала он сжёг её вызывающе красные волосы — в огне им и место, потом срезал наросты с плеч, заклеймил все покрывавшие тело узоры. До обречённого хруста суставов он вывернул руки, посмевшие творить мерзкое колдовство, разбил колени, на которые волшебница отказалась вставать перед лицом правосудия. Как много среди них было глупых гордецов, но вся эта шелуха слетала под руками палача. Да, Эгиль был занят с утра важными вещами, а теперь уже, наверное, наступило время обеда. Есть хотелось, вот что точно.

Не сказать, что Эгилю не нравился воздух в пыточной, но глупо отрицать, что снаружи было посвежее. Всегда приятнее дышать, когда рядом нет ненавистных магических порождений. Эгиль пошёл в столовую, но есть среди всех ему не хотелось, поэтому он забрал еду и ушёл обратно в пыточную. Не в ту часть, где сидела колдунья, в соседнее помещение, где был стол, чтобы можно было вести записи новых сведений.

Его напрягало находиться даже среди братьев по делу, казалось, что даже среди них могли затеряться маги, желавшие помочь своим пойманным собратьям. Всегда, везде он ждал, что случится какая-то магическая подлость. Только в пыточной ему становилось спокойнее, ведь это было самое защищённое от магии место. Ведь ни для кого не секрет, что самые сильные чары — предсмертные. Палачей не хватит, если не позаботиться должным образом о безопасности: всех проклянут, убьют. Эгиль нервно сглотнул, вспомнив о проклятье.

«Та дрянь, — раздражённо нахмурился он, — как она только смогла…»

В дверь постучали. Эгиль вздрогнул, слишком нервно и испуганно для нормального человека, но всё же позволил войти. На пороге стоял незнакомый ему церковник. Видимо, кто-то из новеньких, недавно как раз привезли тех, кто закончил обучение. Эгиль смотрел на этого человека и пытался понять, что же его смущает, но разум так и не смог ни за что уцепиться, а стоило встретиться с ним взглядом, как мысли начал обволакивать туман. Этот туман заглушал то, что Эгиль считал здравомыслием, и заставлял вопреки обычному чувствовать себя спокойно в присутствии незнакомца. Доверять ему.

— Добрый день. Чем могу помочь? — спросил Эгиль, кивком приглашая занять второй стул.

— Добрый, — ответил со слабой улыбкой незнакомец и занял предложенное место. — Я здесь, как вы уже могли догадаться, недавно… Много слышал о вас, вы известная фигура среди палачей, вот и решил зайти поговорить, раз уж выпал такой шанс. Кара, — тихо промолвил он, посмотрев в сторону соседнего помещения, — лезвие, — перевёл взгляд на кинжал на столе, — страх.

На последнем слове незнакомец посмотрел на Эгиля, и он снова вздрогнул. Едва заметно, но это точно не укрылось от внимательных золотых глаз. Словно этот седой человек мог видеть его насквозь, но сейчас Эгилю это казалось нормальным. Это ведь пыточная. Если здесь и могут проявляться какие-то силы, то только святые. Ведь так?..