Тринадцать жертв

Lillita

— Надо проверить, — сказала Фрейя, вскочив со своего места.

Как ни странно, но ей ответил согласным кивком Мастер. Кажется, это был первый раз, когда он среагировал на кого-то, кроме Гленды, когда фраза не была обращена напрямую к нему. Следом согласился Майлир, а у остальных просто не было выбора — теперь их бы точно не оставили одних. Фрейя взяла за руку Элеонору, Мейлир подхватил под локоть Мейнир, а Мастер просто поднял Гленду на руки, потому что от навалившихся эмоций ей снова стало слишком плохо, чтобы идти самой.

— Н-но к-куда нам идт-ти? — спросила дрожащим голосом Элеонора и тихо всхлипнула. На неё снова навалилась чужая боль, только теперь их осталось шестеро.

— В комнату, —

резко и уверенно ответил Мастер. Он и сам не понимал, почему решил начать оттуда, просто чутьё подсказывало. Чутьё на врага.

Никто не стал спорить, они просто пошли за Мастером. Для хранителей он ведь главный, их сердца слишком сильно связаны. Мастер шёл быстро, но не переходил на бег, даже если очень хотелось. Беспокоился, что от этого может стать хуже Гленде, которую он заботливо прижимал к своей груди. Почему этот ребёнок заставлял его хоть что-то испытывать? Об этом ещё будет время подумать, однако сейчас все мысли занимала Ингрид.

Так как у Мастера и Мейлира руки были заняты, дверь открывала Фрейя, предварительно задвинув Элеонору себе за спину и положив вторую руку на эфес меча. Даже осознавая, что это может оказаться бесполезным против ведьмы, она не хотела чувствовать себя беззащитной и беспомощной. От сил хранителей не было толку, от оружия — был.

Ирмелин стояла спиной к окну и улыбалась. Было видно, что она ждала гостей, но не настолько, чтобы отмыть руки. Или она просто хотела предоставить это как ещё одно доказательство? Их не требовалось, все и так почувствовали присутствие ведьмы. Внешность Ирмелин изменилась так плавно, что это удалось осознать только когда она стала совсем другой.

— Ингрид, приятно познакомиться, — проворковала она и улыбнулась ещё шире. — Как жаль, что вы больше не примете меня в свои ряды… Ну ничего, я ещё пообщаюсь с каждым из вас. Извините, сейчас на это нет времени. До встречи в восемь часов.

Ингрид помахала рукой и исчезла раньше, чем кто-либо успел что-то предпринять. Фрейя бросилась вперёд, но меч рассёк пустоту.

Глава 41: Судьба на троих

В часовой башне Ингрид ожидали в спешке оставленные на столе осколки. Несмотря на способность свободно перемещаться по замку, в тот момент Ингрид испугалась, что не успеет. Что все придут в комнату, пока её там не будет. Почему? Точного и разумного ответа не было. С одной стороны — это самый простой способ в последний раз увидеться сразу со всеми, с другой — не хотелось заставлять бегать в поисках по всему замку. Потому что если они уже узнали, кто она, в этом вопросе надо было поставить точку. Развеять болезненные остатки сомнений.

Ингрид хорошо помнила последние слова Боргхилль: «В моей истории уже поставлена точка. Не надо превращать её в многоточие — это больно». Она вспоминала о них всякий раз, когда не справлялась, когда не хватало решимости всё обрубить. И резкая точка становилась трусливым многоточием, за которым следовал новый круг проклятия.

«Порассуждаю об этом потом, сейчас мне надо очистить три осколка», — вернула себя к реальности Ингрид, задёргивая шторы.

Осилить три осколка за раз, даже если у них общее прошлое, уже задача сложная, но ещё труднее становилось из-за того, что лишь несколько часов прошло после очищения двух предыдущих осколков. Ингрид описывали как очень сильную ведьму, но таковой по большей части она была на фоне нынешних магов. Мир медленно покидала магия, так что почти всегда новое поколение было слабее предыдущего. Ингрид по силе была почти как раньше, но и близко не такой всемогущей, как говорилось в легендах. Просто старая ведьма в слабом, почти человеческом теле.

Ингрид достала необходимые для ритуала вещи. Всё как обычно: миска, вода, зелье, заклятье. Привычно, почти на автомате. От

этого становилось жутко: она так часто убивала кого-то, что на самом деле непростой ритуал стал обычным делом. Как какао сварить. Только каждый раз, как в первый, было страшно от того, что предстоит увидеть. Какое прошлое было у хранителей на этот раз?

***

В тринадцатом поколении был один хранитель, который родился нормальным человеком. Не просто был похож на нормального, проявил странности со временем. Он на самом деле первые годы жизни был просто человеком, потому что родился раньше Мастера, во времена жизни до замка — Освалля. Конечно, этим хранителем был Эгиль.

Он родился в самой обычной семье. Отец был охотником, а мать работала в мясной лавке. В доме поддерживалась атмосфера уюта, а первые три года жизни стали для Эгиля самыми беззаботными. Тогда ещё он был единственным ребёнком в семье. Тогда ещё он боялся не больше прочих детей. Но наступил тот день.

Трёхлетний Эгиль сидел на полу и мирно играл с игрушками, которые заботливо сделал его отец. Пока ещё русые детские кудряшки золотисто поблёскивали в тёплом свете. Беременная мать лепила на кухне пельмени, изредка заглядывая в детскую, убедиться, что с ребёнком всё хорошо. И всё было хорошо. А потом Эгиль упал, скорчился от боли в сердце, от колючей энергии, быстро распространившейся по телу. В тот момент он очень испугался, что умрёт. Так сильно, что не мог ни пошевелиться, ни позвать на помощь. Только лежать и бояться чего-то неизвестного и очень болезненного.

Приступ закончился раньше, чем мать снова заглянула в комнату. Приступ — да, но страх полностью не прошёл. Он был ещё слабым и просто заставлял более нервно реагировать на многие вещи. Но к тому моменту Эгиля уже начали готовить к роли старшего брата. К тому, что придётся стать защитой и опорой для того, кто слабее, кто родится, когда Эгилю уже исполнится четыре. Будучи послушным ребёнком, желая, чтобы родители им гордились, чтобы гладили по голове, называя своим незаменимым помощником, Эгиль старательно запирал страхи в себе. Не всегда получалось, ведь он был ребёнком, однако и этого хватало, чтобы никто не догадывался, какой мрак зарождался в его голове и сердце.

Было бы проще, если бы от страха страдал только сам Эгиль. Влияние осколка было ещё очень слабым, но достаточным для того, чтобы вселять страх в наиболее подверженных этому чувству. В других детей. Одни избегали Эгиля, другие начинали плакать в его присутствии. Как бы он ни хотел, он не мог завести друзей. Поэтому замкнулся, убедил себя, что ему это не нужно. Становился всё более молчаливым, сдался после множества неудачных попыток и держался в стороне. Сам себе был напарником в играх, собеседником. Попытки обуздать страх привёл к тому, что начали пропадать остальные эмоции. Проще, когда не проявляешь ничего. И это тоже не позволяло сблизиться с другими детьми.

Скоро в этом отпала надобность, ведь родился младший брат. Да, он тоже реагировал слезами на приближение Эгиля, но по прошествии времени, похоже, привык. И Эгиль привык. Он хорошо выполнял обязанности брата, особенно для своего возраста, тут его нельзя было в чём-то упрекнуть, но большая часть эмоций оказалась заперта глубоко внутри, а оставшиеся были слишком тихими. Тихая злость, тихое раздражение, тихая радость, тихий смех. Всё было столь приглушённым, что Эгиль казался не по годам строгим, серьёзным, взрослым, когда на самом деле ему часто хотелось подбежать к маме и со слезами пожаловаться на страшную тень, на стук веток об окно ночью, на холод, скользнувший по спущенным с кровати ногам. Хотел. И не мог. Теперь и навсегда он — старший, а значит не имел права проявлять слабость. Это могло напугать тех, кто слабее. К тому же, он замечал, что его страх был особенно заразен.