Тринадцать жертв
Шрифт:
Когда Эгилю было пять лет, он снова почувствовал, как посторонняя сила прошлась по телу, и увидел странный сон. Там была ведьма. Одна и та же, но в разное время. В разных местах. Эгиль чувствовал, что как-то связан с ней, да мог ли он тогда понять большее? Ни тогда, ни далее, почти до самой смерти оставалось слишком много белых пятен. Однако тем утром Эгиль осознал, что теперь у него два главных страха: смерть и ведьмы. С первым было понятно, причину второго он нашёл в том, что в их местности была сильна нелюбовь к магам, их явно опасались, что прививали и детям.
Годы шли. У Эгиля темнели волосы и глаза, а на кожу всё хуже ложился загар. Родились двойняшки — брат и сестра, забота о которых тоже отчасти легла на Эгиля. Он просто
Эгиль никогда не был слишком заботлив, опекал младших ровно настолько, чтобы с ними не случилось ничего серьёзного. Считал, что они обязательно должны набивать собственные шишки, совершать ошибки, привыкать к трудностям, учились быть самостоятельными. Чтобы не бояться всего этого. Эгиль как никто понимал, насколько сложно жить со страхами, но сам мог только обзаводиться новыми.
Семья Эгиля тесно дружила с другой семьёй, и когда ему было девять, у друзей-соседей родились близнецы: Лауге и Исаак. Первый родился без левого глаза, второй — без правого. Уже при первой встрече с ними Эгиль почувствовал схожесть. Связь, которой только предстояло окрепнуть. Так как родители близнецов были ещё более занятыми, чем родители Эгиля, очень скоро на него повесили и этих детей. Помимо этого, он ещё и учился в школе, помогал учить младших, а редкое свободное время проводил за чтением или с отцом. Последнее Эгилю особенно нравилось. Одному или с первым братом слушать истории с охоты, учиться что-то мастерить.
— Когда вырастете, я обязательно возьму вас на охоту, — в очередной раз сказал отец.
— Правда? — воскликнул брат, чуть ли не светясь от восторга. Он хотел пойти по стопам отца и завидовал старшему брату, которого раньше посвятят в серьёзные дела. — Прямо на настоящую? Так классно! Правда же, Эгиль?
— А?.. Да. Было бы здорово… — ответил он с вялой имитацией энтузиазма.
Эгиль не хотел быть охотником. Он боялся опасностей, связанных с этой деятельностью. Боялся и не хотел собственноручно лишать кого-то жизни. Уже знал, что обладал некой силой, которая ещё плохо поддавалась контролю и которая могла стать помехой — спугнуть животных, даже если Эгиль никак не выдаст своё присутствие. Но от него ждали этого пути. Он снова смирился и внимал настояниям отца, его урокам.
«Ты старший», — часто слышал Эгиль, а ещё чаще повторял сам себе. И постепенно переходил на боле тёмные вещи, потому что замечал всё больше странных следов на теле, о которых не решался сказать. Ведь это выглядело как что-то связанное с магией. Если об этом узнают другие, это может доставить проблемы семье. Нельзя. Нельзя показывать, что с тобой что-то не так, нельзя делиться тем, что на душе. Уже давно миновал тот момент, когда ещё можно было выдать свою слабость. Признаться, что ты не такой уж серьёзный, хладнокровный и не по годам взрослый, как всем казалось. Поздно. Не поймут. Не примут. Заставят перестать выдумывать, жаловаться, и убедят дальше жить в удобном для других образе.
— Магическое отродье! — Эгилю не впервой было слышать такие слова. Только в этот раз это говорила не мелюзга, не одноклассники за спиной, а группа подростков, загнавшая в тупик.
Внешне казалось, что Эгиля совершенно не беспокоила сложившаяся ситуация, что только сильнее выводило подростков из себя. На самом деле он очень боялся и совершенно не представлял, что делать. Страх снова охватил так сильно, что не получалось даже крикнуть. Как в детстве, только хуже и опаснее. Эгиля ударили по голове сломанным черенком
Эгиль остекленевшим взглядом смотрел на подростков. Отчётливо понимал, что его сейчас изобьют и хорошо, если не до смерти. Хорошо, если после этого он как-то доползёт домой. Но если нет… Если он умрёт в этом грязном тупике… От мыслей об этом колючая тьма расползлась по телу, проступая не только чёрными линиями, но и редкими тонкими шипами. В тот момент, когда глаза Эгиля полностью почернели, весь его страх перекинулся на обидчиков. Он не помнил, что именно произошло дальше, только крики ужаса и топот убегающих ног. Эгиль боялся, что после этого случая его точно нарекут магом, но либо у тех подростков тоже не осталось отчётливых воспоминаний, либо им не поверили.
Сложно было сказать, новые способности больше впечатлили или напугали, точно Эгиль знал одно — он не хотел снова их применять. Это больно. Это чревато внешними изменениями. Это слишком жестоко, даже если заслуженно. Это вполне могло закончиться тем, что неизвестная сила в итоге поглотит его самого.
Тем временем близнецы, когда немного подросли, оказались довольно проблемными детьми. Лауге был слишком прямолинеен, из-за чего часто обижал других детей. Ему было слишком сложно привить корректность и объяснить, что какой бы правильной ни была правда, не надо постоянно ею во всех тыкать. Исаак слишком любил врать и отказывался воспринимать слова о том, что это нехорошо и неправильно. Оба слишком любили проказничать, выводить окружающих на эмоции. Сохранять с ними спокойствие мог только Эгиль, который даже отчитывал с эмоциональным диапазоном табуретки. Близнецы его уважали, боялись и считали старшим братом.
Эгиль о близнецах беспокоился, как о родных, ведь странности, которые они проявляли, только укрепляли подозрения о схожей судьбе. А значит, рано или поздно их могли заподозрить в связи с магией. Если не уследить, они могли в раннем возрасте столкнуться с более серьёзными проблемами, чем отсутствие друзей. Последнее и так наблюдалось: одних детей пугала одноглазость, другие из-за этого начинали задирать. Лауге отталкивал не только излишней прямотой, но и резкой реакцией на чужую ложь, потому что в детстве плохо понимал разницу между ней и простой выдумкой, а ещё на вопросы взрослых он мог отвечать только честно, за что был прозван стукачом и крысой. Исаак совершенно не умел смеяться, что при долгом общении начинало напрягать. Он был ненадёжен из-за того, что любое его слово могло оказаться ложью. Пугал тем, что иногда путал реальность с выдумкой, но хуже было то, что подобное могло случиться с теми, кто был рядом. Особенно если рядом не было Лауге. Словно они уравновешивали друг друга.
Близнецы очень сильно дорожили друг другом. Исаак был единственным, кому Лауге прощал лживость, ведь знал, что в делах на него всегда можно положиться. Лауге был единственным, кто понимал, что на самом деле хотел сказать Исаак. Их сущности были противоположны, но вместо того, чтобы пребывать в вечном конфликте, близнецы решили дополнять друг друга. Ведь жизнь невыносима, когда в ней не на кого положиться.
Понять и принять особенности близнецов смог только Эгиль. На примере своего страха он знал, что поведение Лауге и Исаака было обусловлено не тем, что они хотели быть такими, а тем, что такими их заставляла быть иная сила. К тому времени Эгиль почти полностью разобрался с собственными силами, поэтому видя, что у близнецов они развивались быстрее, учил самоконтролю. Учил, как принять влияние осколков и как с ним ужиться. Они были благодарны и видели в Эгиле пример, к которому надо стремиться, поэтому пытались копировать как его поведение, так и манеру одеваться. Первое, в силу возраста, получалось не очень хорошо, зато из-за второго их уже до замка прозвали тёмной троицей. Даже со стороны они выглядели как те, кому суждено разделить одну судьбу.