Тринадцатая гостья
Шрифт:
И вдруг я услышала такое, от чего буквально покрылась мурашками:
– А помнишь, как мы с помощью твоей знакомой девчонки пробрались в музей, у нее мама там работала, кажется? И мы всю ночь танцевали, орали песни, рискуя быть услышанными кем-нибудь с улицы. Гуляли по темным залам и представляли себя принцессами. Помнишь, Ната?
Я смотрела на нее и ничего не понимала. Может, моя память играет со мной злую шутку? Да, побывать ночью в музее, причем в любом, я мечтала всегда. И одна моя подружка, Юлька, действительно предложила мне однажды провести ночь в музее, где работала не то ее мать, не то бабушка. Но у нас тогда так ничего
– Да, помню, – вновь, уже в который раз, солгала я.
– Мы были в музее уникальных кукол. – Она смотрела на меня в упор. – Помнишь?
– Да. Кажется, помню. Хотя нет. Не помню. Я только хотела. Нет, ты меня с кем-то спутала!
– Вот и славно, – она вдруг шумно вздохнула, как человек, удостоверившийся в чем-то, в чем еще недавно сильно сомневался. – Наконец-то я узнала настоящую Нату Вьюгину. До этого ты старательно делала вид, что что-то помнишь, а сейчас решила поставить меня на место. И правильно! Ни в каком музее мы с тобой не были. Так и не получилось, ты правильно сказала. Да и музей уникальных кукол открылся не так давно, лет десять тому назад. Но мечта-то у нас была, ведь так? Общая мечта?
– Была, – согласилась я, припоминая лишь Юльку Сквозникову. – Жаль, что не получилось.
– Зато теперь у нас есть возможность представить себе, будто этот чердак и есть музей. Один этаж музея. И этот макет – экспонат. Мы должны, понимаешь, схватить за руку того, кто морочит мне голову и пугает меня.
– Послушай, но почему я? – Я просто сгорала от любопытства.
– Объясняю. Если бы я рассказала кому-то из своих друзей и знакомых, живущих тут, что со мной происходит, все сразу сочли бы меня сумасшедшей. А ты – своя, понимаешь? У тебя храброе сердце и ясный ум. Ну, не знаю, как тебе еще объяснить. Мне казалось, что только ты сможешь мне помочь.
Прозвучало это все равно неубедительно.
– А как же Эрвин? Ты рассказала ему?
– С Эрвином у меня сейчас напряженные отношения. Он завел любовницу. Но разводиться с ним, понятное дело, я не хочу. Я предпочла роль затворницы в этом доме.
– Так вот тебе и весь ответ! Все эти привидения – дело рук твоего мужа, который хочет от тебя избавиться, упечь тебя в психушку! – сказала я первое, что пришло в голову. – И тогда он вместе со своей любовницей поселится в этом доме.
Сказав это, я тотчас пожалела о своих словах, подумала, что, быть может, причинила Соне боль, как вдруг услышала:
– Вот и я думаю об этом же, что дело не в доме, то есть не в наследстве, не в сестре, а именно в Эрвине, в моих с ним отношениях. И мне очень хочется схватить за руку того (или ту), кто еще раз попытается попробовать свести меня с ума! И ведь какой странный способ они выбрали! Кто бы мог подумать, что я когда-нибудь заберусь на этот чертов чердак?!
– Ты же сама сказала: крыса.
– О крысе мне сказала Роза, но она тут, повторяю, ни при чем.
– Значит, крысу на чердак запустили твои, образно выражаясь, враги, зная, что Роза поднимется туда, чтобы прибраться. Вот и все! Я даже не удивлюсь, если выяснится, что в твой вечерний чай, лимонад или молоко кто-то, знающий, как проникнуть в дом каким-нибудь тайным ходом, подсыпает снотворное, чтобы ты не
– Теперь-то ты понимаешь, что я не могла и дальше оставаться одна.
Меня так и подмывало спросить: но почему же все-таки она выбрала меня, неужели за всю свою сознательную жизнь она так и не обзавелась настоящими друзьями, но я не сделала этого. Подумала: пусть все идет, как идет. Кто знает, что еще, какой сюрприз подготовила мне судьба?
Глава 11
Страхилица (Болгария), октябрь 2008 г
Елена Вьюгина стояла с мужем перед деревянными воротами маленького домика, крытого черепицей, смотрела с недоверием на гавкавшего желтого пса, привязанного к уродливому, с редкими досками, забору и пыталась понять, есть ли кто-то в доме или нет. Моросил дождь; вид одинокого, торчавшего среди запущенных малиновых кустов, словно обугленного, подсолнуха наводил тоску…
– Смотри, она и помидоры выращивала, видишь, ровные грядки. Бедная моя девочка! Что заставило ее спрятаться здесь?! Мне кажется, у меня сердце разорвется, если я ее увижу. Костя, ты почему молчишь? – Она оглянулась на мужа, посмотрела на него растерянно. – Ну что такого мы ей сделали?! За что она нас так не любит?
– Знаешь, – отозвался Константин Вьюгин, приближаясь к жене с зонтом и пытаясь укрыть ее от дождя, – мы с тобой так часто задавали себе этот вопрос, что теперь даже я не знаю на него ответа. Только мне в последнее время кажется, будто мы с тобой смотрим один страшный сон – на двоих. И этот дом – он тоже нам снится.
На лай собаки вышла соседка. Невысокая, в сером дождевике, в малиновых шароварах и синем платке. Симпатичная турчанка лет пятидесяти пяти.
– Какво тырсете? (Что ищете?)
– Наташа. Тут живет Наташа? – оживилась Елена, обрадовавшись появлению этой женщины.
– Да, тука живее. – И тут женщина неожиданно переключилась на русский: – Она уехала. Говорят, к приятелке, в Алманию.
– Куда?! – хором спросили Вьюгины.
– В Алманию, то есть в Германию…
– К какой еще приятельнице?! – удивилась Елена. – Когда?
– Преди едва седмица (неделю назад). Тя оставила ключове за Нуртен и заминала за Германия.
Спустя несколько минут к воротам подошла еще одна женщина с очень серьезным лицом. В отличие от первой, эта была одета побогаче и почище. В толстом вязаном жилете до колен, в темно-синих шароварах и красивом красно-синем узорчатом платке, стянутом узлом на затылке. Окинула приезжих строгим взглядом с головы до ног.
– Вы – майка и баштата на Наташа, так? (Вы мама и папа Наташи?) Меня зовут Нуртен. Дождь вали! Пойдемте, я открою вам кышту. (Пойдемте, я открою вам дом.) – Это куче, Тайсон. Хубово куче. Никого не пускат. (Хорошая собака. Никого не пускает.) Ваша доштеря работала у мен. (Ваша дочь работала у меня.)
– И кем же она у вас работала? – Елена почувствовала, что ноги не слушаются ее. Она так долго искала эту Страхилицу, что теперь, когда она стояла возле дома, где, по сведениям, полученным в полиции, должна была проживать ее дочь, силы оставили ее. Она очень волновалась. И в том, что Наташа забралась в такую глушь и предпочла жизнь в маленькой болгарской деревне родной Москве, она винила исключительно себя и мужа.
– По хозяйству помогала.
– Домработница, что ли?! – ужаснулась она.