Тринадцатый сонет

Шаркова Тамара

– Ох, Леша, мне кажется все еще сложнее, чем ты думаешь.

– Куда же сложнее, родная?! Знаешь, Ника, когда в больнице он меня за брюки ухватил и распорядился «Папа, на ючки!», я ничего такого не подумал. Просто поднял и стал разыскивать, кому бы его отдать. А тут меня к тебе в палату позвали. Помнишь, я так с ним к тебе и вошел. И он спал уже. Медсестра хотела его забрать, а я смотрю на тебя, его к себе прижимаю и вдруг чувствую, что- то нас связывает. Всех троих. Мы – одно. Вот прозрение какое- то меня посетило. «Божий промысел», как сказала бы тетя Глаша.

Нелинов печально улыбнулся.

– А потом так долго ничего у нас не склеивалось.

Сто раз можно было руки опустить. Но я уже испытал это чувство и потому шел к нему сознательно. Я даже когда твой чемодан у дверей увидел и понял, что ты уезжать от нас собралась, ни в чем не разуверился. Я знал, что мы будем вместе. Это Судьба. А вот сейчас я будто в каком- то космосе. Одной рукой за тебя держусь, а другая в пустоте повисла. И я сознаю, что сам пальцы разжал. Только, как это случилось не пойму!

– За меня держишься? Тогда заканчивай молчать и заниматься самоедством! Поговори со мной!

Нелинов не ответил. Откинулся на спинку стула, голову опустил, уперся ладонями в край стола. Вероника придвинулась к столешнице, протянула

руки, сплела нежные свои пальцы с его крепкими и шершавыми, не раз обожженными кислотой.

– Знаешь, что мне Римма Николаевна сказала, когда позвонила? – начала Ника, пытаясь встретиться с Алексеем глазами. – «Немедленно приходите. Ваш сын сегодня совершенно невменяемый. Набросился на одноклассника прямо во время урока. Пришлось вызывать охранника. Представьте, молодой парень – бывший десантник – разнял ребят с большим трудом. Сейчас Женя у директора. А мальчик, с которым он дрался, у врача».

Твой телефон не отвечал, и я помчалась в школу сама не своя. Ворвалась в кабинет и вижу: директор утесом над своим столом нависает, рядом инспекторша. Перед ними ты стоишь и рядом мрачный господин в черной тройке. Оказалось, что это отец обиженной девочки. Женька, взъерошенный у стены и с ним классная дама вся в красных пятнах. И слышу от инспекторши: «Избил одноклассника… Фотографии девочки в Интернете… Подписи оскорбительные…».

Ты видел, как Женя выбежал из кабинета?

– Нет. Я увидел его только мельком, когда зашел к директору, – ответил Нелинов после продолжительной паузы. – Инспекторша не дала мне даже словом с ним перемолвиться. С места в карьер сообщила, что разбирается вопрос о том, чтобы поставить его на учет в детской комнате милиции.

Больше я не оглядывался. Мне одного хотелось: поскорей заткнуть рот этой даме.

– Да! Ты смотрел на нее, как бык на матадора. А я не спускала глаз с Жеки. Я чувствовала, какой ад у него в душе. Так вот, по- моему, ты проглядел главное. Когда его обвинили в драке и в том, что он «ославил девочку на весь свет», он просто дымился от злости. А вот когда до Женьки дошло, что мы, именно мы, пусть и с оговорками, но готовы предположить, что он действительно это сделал, тогда он и сорвался! Вылетел так, что едва дверь не вынес! То, что он приемный ребенок, Женька услышал на пороге. Но в тот момент он уже не помнил себя от обиды. Нет! От оскорбления.

– Зачем ты говоришь «мы»?! Это я «признавал»! Тебе же классная дама только о драке сообщила. О фотографиях в Интернете этой девочки, Лины Маневич, знали только классная дама, директор и мы с ее отцом. И мы договорились, что постараемся разобраться во всем спокойно.

Но вот хотелось этой стерве инспекторше проучить Женю. И добилась своего! Помнишь, на каникулах шофер депутатский безобразно приставал к Маше, а наши мальчишки

поставили его на место и попали в милицию? Я тебе не говорил, но Женя тогда объявил этой инспекторше, что она нарушает закон, допрашивает несовершеннолетних без родных. Мне не понравилось, как она на него смотрела. Ну, когда я туда примчался. Правда, я не знал в то время, что депутат, который заступался за своего шофера и требовал ребят наказать «за хулиганство» – это отец Виктора Тужилина. И что с инспекторшей они… на короткой ноге или как там.

– Леша- Леша! Ну, почему в тот вечер ты обо всем мне не рассказал?! Я, когда фотографии увидела, сразу догадалась, где они были сделаны. И объяснила бы тебе, какое у Женьки было при этом настроение.

– И что бы это изменило?!

– Тогда бы ты произнес единственно возможную и нужную фразу: «Этот подлый поступок мой сын не совершал»!

– Но факты, Ника, факты! Я уже знал, что девочка видела его на концерте с мобильником в руке. И Женька признался директору, что фотографии действительно сделаны им, и он их никому не показывал. Пойми, я много лет учился относиться к фактам корректно! И потому единственным, что мне казалось правильным – это разделить со своим мальчиком ответственность за все, что произошло. Пойми, родная, я… он для меня…. мне кажется, нет ничего такого, что бы я ему не простил! И другого ответа я тебе дать не могу.

Ника отняла руки, положила их перед собой, замерла.

– Знаешь, – произнес Алексей сдавленным голосом, – на том сайте я прочитал что- то вроде манифеста современных подростков. «Мы подростки двадцать первого века. Мы боль, хрупкость и лживая уверенность. В душе слабые, нуждающиеся в ком- то». И цитируют Башлачева: «…и мне надоело протягивать вам свою открытую руку, чтоб снова пожать кулак». Я это дословно запомнил.

– И ты что, считаешь, что это относится к тебе и Женьке?! – вскинулась Вероника.

– Да нет, я думаю многое из этого набора – «хрупкости, лживой уверенности» и прочего – всегда было и будет в подростках. Не только в двадцать первом веке. И они всегда будут в ком- то нуждаться. Многое из этого было и во мне. Я ведь рос без отца. Я это помнил. Всегда. Мне не хотелось, чтобы в таком возрасте Женька от меня отдалился. И все- таки я пропустил тот момент, когда началось его настоящее отрочество. Как- то у него все не в том порядке как у меня происходит. Я в его возрасте на почте подрабатывал не для того, чтобы мороженое покупать. Мама все болела, и мы за квартиру задолжали. Но в остальном я был очень наивным пацаном. Кино и книжки любил только про войну и приключения. Про «любовь земную» и все такое – это после пятнадцати. А он летом в петанку играл, с водным пистолетом дурачился, как дошкольник, а потом эссе написал, которое ты мне осенью показала: « Как я открыл Небо».

И вот девочка эта красивая. Чтобы тайно фотографировать девочку?! В его возрасте я бы сгорел от стыда от одной мысли об этом. Впрочем, какие там фотографии. У меня зеркалка – «Старт»– только в Москве появилась, досталась по наследству от дяди. И смотри ты, об этой Лине он мне ни словом не проговорился. Это наш- то «господин Сердечкин»!

– Я о ней тоже не слышала, но о том, что он кем- то увлечен, догадывалась. Впрочем, ничего драматического в его поведении не замечала. Витал в облаках, женские портреты в «Истории искусств» рассматривал, сам кого- то пытался рисовать, весь альбом для черчения извел. Но ведь ему уже тринадцать. Возраст романтической влюбленности. И фотографии именно «из этой оперы».