Тринадцатый знак
Шрифт:
Все идет, похоже, к такому новому обществу, в развитии которого должны совмещаться благополучие личное и общее. Но остается и господство закона сильного, пожирание мелких рыбешек более крупными при пассивном наблюдении за этим действом со стороны самых слабых. Откровенно насильственные приемы борьбы за власть вытесняются, однако непримиримость иных деятелей никуда не исчезает, им лишь труднее бороться за умы людей. Люди же предпочитают иметь государство с более уравновешенными структурами, которое признавало бы право на инакомыслие и равные возможности для всех.
Однажды принятые в политике и экономике понятия не остаются незыблемыми, и здесь нет ничего
В глубинах души человеческой скрывается множество неистребимых потребностей на уровне почти инстинктов. Одна из них - тяга к абсолюту.
До Маркса, Фрейда и Дарвина наука признавалась средством проникновения в промысел Божий, его намерения и предначертания. С наступлением эры этих ученых наука стала независимой, водруженной на свой собственный пьедестал, как убедительная альтернатива каноническому учению церкви с его претензиями на истину в последней инстанции. Первая мировая война нанесла первый серьезный удар по этому абсолюту, стало очевидным, что развитие науки и техники опережает духовное вызревание человека, пока еще не способного противостоять инстинкту саморазрушения.
Бурное развитие науки в тридцатые годы разрушило не только представление о традиционных концепциях пространства, времени, причинных связей, но и о самой человеческой личности. Понятия "неопределенность", "непредсказуемость", "случайность", "непредвиденность мутаций" и др. превратились в научные категории, в действиях людей обнаружились противоречия, бесцеремонно разрушившие стройность классической причинно-следственной логики. В основе своей личность оказалась постоянно меняющейся под влиянием наследственности и окружающей среды, со своим потенциалом добра и зла в каждом из индивидов, своим внутренним "маятником", раскачивающимся между ними.
Все еще больше осложнилось, когда нация с богатейшим культурным наследием, давшая миру Гете, Бетховена, Гегеля, Баха, Гейне, погрузилась в черную оргию демонического разрушения. Можно, конечно, найти этому социально-экономические и политические объяснения, усматривать в появлении нацизма последствия несправедливого Версальского договора, экономической депрессии, безработицы. Эти факторы и в самом деле играли очень важную роль, но решающим видится все же иное: нацизм подогрел религиозный импульс немецкого народа, найдя в людях эмоциональный отклик, объединив их умы и сердца.
После Римской империи третий рейх стал первым государством Запада, основанным прежде всего на единстве веры, где сложилось своего рода общее космовидение, а его лидер воспринимался не только политиком, но и "колдуном", взывавшим к чувствам, нервам и подсознанию в человеке. Не случайно методы оказания психологического воздействия в гитлеровской Германии по форме мало чем отличались от церковных: хоры, эзотерическая риторика, игра звуками, цветом, светом... Партийные съезды в Нюрнберге проходили как театрализованные представления на манер религиозных фестивалей в Древней Греции. Речи фюрера содержали банальности, но в них, точно бой барабанов, ритмично бился пульс и гипнотизировал толпу, ревевшую в экстазе: "Нам
Нацизм, несомненно, дал миллионам немцев, итальянцев, испанцев новое представление о смысле жизни, освободил их от докучавшей неопределенности. Одно-временно и другие народы также обрели собственный смысл существования в подавлении силой фашистского монстра, воплотившего в себе варварство массового психоза. Вторая мировая война стала самой осмысленной из всех войн, правда, для этого осознания понадобились крематории лагерей смерти. Она же укрепила недоверие к любым пророкам и абсолютам, за исключением одного - веры в технический прогресс, ибо нацизм был раздавлен именно превосходящей техникой и материальной силой.
Любая религия жизнеспособна, если опирается на доверие к ней верующих. Отцы церкви прекрасно знают об инстинктивной потребности людей в абсолюте. Между доверием и властью тоже сложилась неразрывная связь, и, дабы завоевать доверие, политики сегодня начинают апеллировать уже не к насилию, а к здравому смыслу, обещая удовлетворить потребности людей, включая и потребность в сомнении и критическом отношении к происходящему.
Два тысячелетия после рождения Христа не сделали мир безопаснее, нас самих - гуманнее, наши дейст- вия - более ответственными и зрелыми. Возложенные на нас Иисусом надежды не оправдались, чувство вины мы продолжаем перекладывать на других с иной верой. Крушение идолов и догматов, которыми изобилует сегодняшняя жизнь, словно напоминает: на свет еще не родился человек, который всегда был бы прав, и каким бы авторитетом ни пользовались государственные деятели, любое их откровение нуждается в глубоком анализе, ибо провозглашаемые идеи - тоже результат синтеза предубеждений, страстей, симпатий, предрассудков с крупицами истины и попытками выбраться из плена иллюзий. Видимо, самое разумное, что может дать людям государство, это обеспечить экономическую и социальную защиту, все остальное должно свершаться преимущественно их собственными усилиями.
Любой социально-экономический эксперимент ставит перед собой задачу перемен к лучшему, весь вопрос - как экспериментировать, чтобы издержки не превалировали над достижениями, и, наконец, кто будет нести ответственность за провалы: авторы экспериментов еще при своей жизни должны расплачиваться за содеянное, ибо безнаказанность вряд ли служит гарантией прорыва общества в новое, более совершенное качество. Одно-временно процесс демократизации даже в странах с уже накопленным позитивным опытом не должен останавливаться, так как это влечет за собой потерю не только чувствительности на постоянно обновляющийся мир, но и готовности людей отказаться от изжитых, обанкротившихся представлений.
Где еще эгоизм человеческий воплощается столь сильно, как не в политике. Отбросив декларируемые высокие стремления политических лидеров, присмотримся повнимательнее к ним самим - и сразу обнаружится, что их беспокоит лишь одно: как захватить или удержать власть. Многие упорно стремятся к известности, жаждут прославить свое имя с тем, чтобы оно осталось в истории отечества, а если удастся, то и в мировой, игнорируя в делах морально-этические принципы, особенно ради того, чтобы добиться политической выгоды для себя и своих сторонников. Даже независимо от личного желания того или иного государственного деятеля, стремление к установлению более справедливого общественного устройства отходит у него на второй план, уступая жажде обладать властью и теми благами, которые она предоставляет.