Тривейн
Шрифт:
– С угощением покончено. Можно поговорить! Что вас волнует в настоящее время, мистер председатель подкомитета? Хотелось бы знать, что же все-таки привело вас в этот дом при таких – не совсем обычных – обстоятельствах?
– "Дженис индастриз"... Вы тратите, и частично делаете это через ваше агентство, семь миллионов долларов в год. Во всяком случае, официально сообщается такая цифра. По нашим же оценкам ваш расход ежегодно около двенадцати миллионов, а возможно, и более, и все для того, чтобы убедить страну, будто она многим обязана корпорации. Так вы поступаете уже много лет, и общая сумма, потраченная вами за это время, лежит где-то между семьюдесятью
– Вас пугают эти цифры?
– Этого я не говорил. Но они, тут вы правы, тревожат меня...
– Почему? Ведь даже такая большая разница в суммах объяснима. И я не собираюсь с вами спорить по этому поводу. Вы правы, мистер Тривейн, речь идет о гораздо большем счете...
– Вполне возможно, что все это может быть объяснено, но может ли быть оправданным?
– А вот это уже зависит от того, кто будет подыскивать оправдания... Я, например, оправдываю свои траты!
– Каким образом?
Откинувшись назад, Грин поудобнее устроился в кресле. «Патриарх готовится к изложению мудрых мыслей», – подумал Тривейн и не ошибся.
– Начнем с того, что на современном рынке миллион – вовсе не та сумма, что способна поразить воображение среднего гражданина. «Дженерал моторс» только на рекламу тратит двадцать два миллиона в год, а только что созданная «Пост офис ютилити» – около семнадцати...
– И в результате они оказываются самыми крупными потребителями среди всех корпораций мира!
– И все же они не идут ни в какое сравнение с правительством. А поскольку именно оно – самый крупный потребитель или, если вам так больше нравится, клиент «Дженис индастриз», то при желании между ними можно найти логическую связь...
– Нет, это не так! Если только клиентом не оказывается его собственная компания!
– Каждая точка зрения, мистер Тривейн, имеет свои визуальные, рамки. Когда вы смотрите на дерево, то видите только, как в его листве отражаются солнечные лучи. А я смотрю на то же самое дерево и вижу, как они проникают внутрь. И если потом мы попытаемся описать дерево, то получим совершенно разные картины, не так ли?
– Не вижу аналогии...
– Скорее отказываетесь видеть... Вы смотрите лишь на игру солнечного света на листве, не давая себе труда заглянуть под нее и узнать, что там происходит!
– Загадки всегда утомительны, и смею вас уверить, сэр, мне хорошо известно, что творится там, под листвой! Именно поэтому я и оказался в вашем доме при таких – не совсем обычных – обстоятельствах.
– Понятно! – кивнул Грин.
«Снова корчит из себя патриарха, – подумал Тривейн. – Милостиво внимает той чепухе, которую несет ученик».
– Понимаю, – повторил Грин, – и хочу вам сказать, что вы человек жесткий... И знаете себе цену.
– Я ничего не продаю и не нуждаюсь в оценке. Неожиданно старый еврей с силой ударил ладонью по ручке кресла и крикнул своим вибрирующим голосом, сверля Тривейна взглядом:
– Нет, продаете! Вы продаете самый презренный то-вар, каким только может торговать человек! Догадываетесь, о чем я говорю? Правильно, о благодушии и слабости, на которых вы играете! И вы это знаете лучше меня!
– Но особой вины при этом я за собою не чувствую... Если я и продаю что-то, так только идею о том, что страна имеет право знать, как тратятся ее деньги! Является ли трата необходимостью или это результат деятельности некоего индустриального монстра и его непомерной жадности! И этот монстр управляется группой лиц, которые единолично решают, куда должны быть вложены миллионы долларов!
– Школьник! Мальчишка! Все это
Подождав, пока Арон Грин немного успокоится, Тривейн сказал:
– Согласен с вами, мистер Грин, свидетельствую с полным уважением, но хотел бы заметить, что вы говорите о другом времени. Сейчас перед нами совсем иные проблемы, иная система ценностей...
– Чепуха! Доводы трусов!
– Атомный век оставил не так уж много места для героев...
– Снова чепуха! – откровенно рассмеялся Грин.
«Патриарх забавляется со своим непросвещенным учеником», – подумал Тривейн, глядя на смеющегося Грина, который сидел, расставив локти в стороны и сцепив руки.
– Скажите мне, мистер председатель подкомитета, в чем заключается мое преступление? Вы так мне толком и не объяснили!
– Вы знаете это не хуже меня: вы используете деньги не по назначению!
– Не по назначению или незаконно? – перебил Тривейна Грин, разъединяя руки и продолжая держать их перед собою ладонями вверх.
Прежде чем ответить, Тривейн сделал паузу, и, когда он заговорил, в его голосе явно звучало то отвращение, которое он испытывал к подобным трюкам.
– Такими вопросами, – произнес он, – занимается суд... Мы же только выясняем то, что в наших силах, и даем рекомендации... Как я подозреваю, «Дженис индастриз» занимается весьма нечистоплотной работой с целью получения выгодных контрактов или для того, чтобы контракты не достались другим... Они работают и среди рабочих, и среди высококлассных специалистов, и в конгрессе!
– Вы подозреваете? И только на основании подозрений строите обвинения? Я вас правильно понял?
– Я видел достаточно. И могу судить...
– А что вы видели, позвольте вас спросить? Людей, ставших богатыми без веских на то оснований? Неудачные начинания, оплаченные «Дженис индастриз»? И в этом вы узрели моральное разложение? Кому, ответьте мне, принесло вред то, что вы увидели? Кто стал таким уж коррумпированным?
Эндрю смотрел на спокойного, довольного собой Грина. Гениально... Так вот что скрывается за взятками корпорации, за теми огромными суммами, которые тратил Грин! Не тратится ни доллара на то, что не может быть оправдано с точки зрения законности или все той же логики, не говоря уж об эмоциональном восприятии. Именно затем в Южной Калифорнии сидит этот маленький барон Эрнест Маноло. И в самом деле, что может быть логичнее: постоянно растущая корпорация нуждается в поручителях и юридических гарантиях в некоторых районах страны! А, скажем, тот же блестящий ученый Ральф Джемисон? Разве ему следовало бы прекратить работать, вносить свой вклад в дело только потому, что возникли какие-то проблемы – истинные или мнимые? А Митчелл Армбрастер, может быть, самый несчастный из всех? Кто посмел бы оспорить пользу, приносимую его онкологической клиникой? Или отрядами «Скорой помощи», работающими в калифорнийских гетто? Кто смог бы назвать все это коррупцией?