Троцкий. Книга 2
Шрифт:
Еще несколько лет назад, незадолго до отъезда из Принкипо, Троцкий "подал сигнал" в Москву о том, что в интересах революции он готов пойти на компромисс. Тогда, в марте 1933 года, Троцкий долго мучился, прежде чем написать это письмо. Он не хотел, чтобы оно выглядело капитуляцией. Нет, он не мог этого сделать. Никогда. Но в условиях, когда, по словам одного из вождей Великой французской революции Сен-Жюста, "революция закоченела", изгнанник еще испытывал слабую надежду на возможность хотя бы прекращения вражды, что дало бы реальные шансы увидеть когда-нибудь Отечество. Сталину писать он не мог, хотя понимал, что решать, как отнестись к неожиданному и последнему предложению Троцкого, будет только генсек.
"Письмо в Политбюро ВКП(б)
Секретно.
Я считаю своим долгом сделать еще одну попытку обратиться к чувству ответственности тех, кто
Это были слова пророка. Троцкий видел туманную даль далекого грядущего, чувствовал, несмотря на "пятилетки в четыре года", фантастические "проценты роста производства", невиданный и неподдельный "энтузиазм миллионов людей", что поезд социализма набирает ход, но… движется к огромной исторической неудаче. Мы осознали ее лишь в 80-е годы, но она подкралась к стране десятилетиями раньше под звон фанфар, победных рапортов и мажорных ритмов.
"Совершенно безнадежной и гибельной является мысль овладеть нынешней обстановкой при помощи одних репрессий… Что надо сделать? Прежде всего возродить партию. Это болезненный процесс, но через него надо пройти. "Левая" оппозиция — я в этом не сомневаюсь ни на минуту — будет готова оказать ЦК полное содействие в том, чтобы перевести партию на рельсы нормального существования без потрясений или с наименьшими потрясениями… Дело идет о судьбе рабочего государства и международной революции на многие годы".
Изгнанник, предчувствуя то, что сейчас называют исторической неудачей, тем не менее видит пути ее предотвращения однобоко, метафизически. Он выступает против бюрократии и тоталитаризма, но по-прежнему верит в революционные методы одной-единственной партии. У него нет и мысли поставить под сомнение исходные большевистские аксиомы. Троцкий отмечает, что согласия между нынешним руководством и "левой" оппозицией достигнуть можно. "Как ни напряжена атмосфера, но разрядить ее можно в несколько последовательных этапов при доброй воле с обеих сторон… Цель настоящего письма в том, чтобы заявить о наличии доброй воли у "левой" оппозиции". Политбюро могло бы, заканчивает Троцкий, выбрать соответствующие формы и средства, если бы оно "сочло необходимым вступить в предварительные переговоры без всякой огласки" [109] .
109
109. Там же. С. 44 45.
Но, естественно, ответа не последовало и не могло последовать. Диктатор ждал совсем других вестей. Как мне удалось установить, Сталин, прочитав письмо, грязно выругался и бросил в адрес Менжинского, что тот "перестал ловить мышей" и ему пора наконец заставить замолчать Троцкого. Председатель ОГПУ СССР был болен, и если бы не его скорая смерть, то едва ли он задержался бы на этом посту и, несомненно, разделил бы участь других опальных деятелей.
Это отступление я сделал за тем, чтобы показать, что и в условиях, когда Троцкий и его семья были поставлены в положение скитальцев, он сделал еще одну наивную попытку примирения с режимом, попытку вернуть его к демократическим, революционным идеалам. Этот жест был также отвергнут, и преследование Троцкого было усилено. В мае 1938 года "Бюллетень оппозиции" выступил с предупреждением: редакции известны намерения НКВД в отношении Троцкого. "Пока жив Л.Д.Троцкий, — говорилось в статье, — роль Сталина, как истребителя старой гвардии большевиков, не выполнена. Недостаточно приговорить тов. Троцкого, вместе с Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и др. жертвами террора, к смерти. Нужно приговор привести в исполнение" [110] . В журнале перечислялись подозрительные лица, которые шли по следам Троцкого из страны в страну.
110
110. Бюллетень оппозиции. 1938. Май — июнь. № 66–67. С. 32.
Среда предупреждений о нарастающей опасности одно было очень весомым: в письме подробно, со знанием дела, говорилось о планах НКВД по убийству Троцкого. Это письмо, как потом выяснилось, послал один из высокопоставленных невозвращенцев сталинской разведки — Александр
Троцкий поместил в газете такое объявление: "Ваше письмо получено и принято к сведению. Прошу явиться для личных разговоров" [111] . Но автор не явился в Койоакан, и Троцкий счел письмо провокацией НКВД. Доверие к "Маку" осталось неизменным. А предупреждения, при всей их важности, — это только предупреждения. Опасности они не устраняют. Хотя и требуют повышенной бдительности.
Трагедия семьи Троцкого стала лишь отражением трагедии всего советского народа. Пытаясь ускорить прорыв к "лучезарному будущему" с помощью мировой революции, Троцкий был одним из главных творцов огромного зла, сопутствовавшего утопии. Это зло поглотило его семью, а затем и его самого. Трагедия изгнанника и его семьи, как и миллионов советских людей, стала результатом насилия и надругательства над свободой. Ибо "свобода" под "железной пятой" диктатора — это всегда трагедия.
111
111. Архив ИНО ОГПУ — НКВД, ф. 31 660, д. 9067, т. 1, л. 254.
Московские процессы
Вглядываясь в мирные дали с заброшенного островка в Мраморном море, вслушиваясь в нескладный гул политических страстей, Троцкий рвался в эпицентр классовых схваток, надеясь, что он сможет там заявить о себе громче и увереннее. Все долгие четыре года проживания на Принкипо он не прекращал попыток получить разрешение выехать в одну из европейских столиц. С приходом Гитлера к власти Берлин однозначно отпал.
После изнурительной переписки и дипломатических проволочек Троцкий получил наконец разрешение перебраться во Францию — страну, с которой у него было так много связано.
Упаковывая вместе со своим секретарем голландцем Хеаном Ван Хейхеноортом, который останется с ним до последних дней его жизни, бесценные ящики с архивными документами, уцелевшими книгами, бесчисленными вырезками из советских и западных газет, Троцкий мог отметить, что его литературный багаж стал заметно весомее. Именно здесь он написал свои лучшие книги — "История русской революции" и "Моя жизнь", сотни статей, дал десятки интервью журналистам, в которых не уставал повторять: ленинизм не умер, идея мировой революции — не утопия, сталинизм — лишь трагический зигзаг в русской истории. В творческом, литературном отношении "турецкий" период изгнания оказался исключительно плодотворным. Изоляция от "шума городского", непосредственной политической деятельности аккумулировали энергию лидера "левой" оппозиции для создания теоретических, исторических и литературных произведений.
О своей работе на острове изгнанник писал: "На Принкипо хорошо работать с пером в руках, особенно осенью и зимою, когда остров совсем пустеет и в парке появляются вальдшнепы. Здесь нет не только театров, но и кинематографов. Езда на автомобилях запрещена. Много ли таких мест на свете? У нас в доме нет телефона. Ослиный крик успокоительно действует на нервы. Что Принкипо есть остров, этого нельзя забыть ни на минуту, ибо море под окном, и от моря нельзя скрыться ни в одной точке острова. В десяти метрах от каменного забора мы ловим рыбу, в пятидесяти метрах — омаров. Целыми неделями море спокойно, как озеро" [112] . Конечно, это изгнание, задворки Европы, но творить здесь было легко…
112
112. Троцкий Л. Дневники и письма. С. 47.