ТРОЕ ХРАБРЫХ, ПЯТЕРО СПРАВЕДЛИВЫХ

Юй-Кунь Ши

— Вы идите, не бойтесь, — вмешался Цзян Пин. — Я не сбегу!

— Знаем, что не сбежишь. А сбежишь — не велика беда.

Слуги ушли.

Тем временем Оуян Чунь и Хань Чжан проникли в усадьбу. Оуян Чунь развязал Цзян Пина, на руках отнес его в сад, велел спрятаться, а сам, держа наготове меч, побежал к залу.

Между тем вернулись слуги, сторожившие Цзян Пина, обнаружили, что он исчез, и побежали докладывать Дэн Чэ. Находившийся здесь же Хуа Чун схватил меч, Дэн Чэ снял со стены самострел, и оба они выбежали во, двор. Увидев Оуян Чуня, Дэн Чэ выстрелил из самострела, но Храбрец отскочил в сторону и мечом отбил шарик. Так повторилось еще три раза. Тогда к Храбрецу сзади подскочил Хуа Чун. Храбрец

быстро обернулся, взмахнул мечом, и меч Хуа Чуна со Звоном отлетел в сторону. Хуа Чун струсил и бросился к калитке, ведущей в сад. Он бежал, не разбирая дороги, в поисках укромного местечка, как вдруг заметил увитую виноградом решетку и сел отдохнуть. В этом месте как раз и спрятался Цзян Пин.

А к этому времени, надобно вам сказать, к Цзян Пину уже вернулись силы, его ноги и руки вновь обрели подвижность. Он сразу признал Хуа Чуна и навалился на него всей своей тяжестью. Тот высвободился, вскочил и в страхе пустился наутек. Тут подоспел Хань Чжан и бросился вдогонку за Хуа Чуном. Казалось, еще миг, и он настигнет противника, но Хуа Чун неожиданно перемахнул через стену и побежал в западном направлении. Только ступил он на мостик, как кто-то обхватил его за плечи. Это был Цзян Пин.

— Эй, не хочешь ли искупаться?

Толчок, и оба полетели в воду. Плавать Хуа Чун не умел, и Цзян Пин несколько раз окунул его с головой. Наглотавшись воды, Хуа Чун лишился памяти.

Тогда его втащили на мостик и крепко связали.

Цзян Пин переоделся.

Хуа Чуна, который все еще был без памяти, тоже переодели, Фын Ци сбегал на кухню за хворостом и развел костер.

— Ох, утопили, — простонал Хуа Чун.

Цзян Пин налил ему кубок горячего вина и сказал:

— Вот что, Хуа Чун, выпей-ка, согрейся и не думай, что мы собираемся тайком убить тебя. Ты творил зло, бесчестил женщин, вот мы и решили тебя изловить и передать властям. На рассвете Фын Ци отправился в уезд доложить о поимке преступника.

— Ну, — сказал Храбрец с Севера, — с этим делом покончено. А теперь мне надо поспешить в Мохуацунь на свадьбу барышни Дин и господина Чжань Чжао.

Если хотите знать, что произошло с Хуа Чуном дальше, прочтите следующую главу.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

Хуа Чуна подвергают заслуженному наказанию. Чжань Чжао завершает брачный обряд. Братья Дин устраивают проводы другу. Монах Цзинь-сю читает надписи

Когда Цзян Пин с Хань Чжаном пришли в уезд, Цзян Пин попросил передать начальнику уезда грамоту, выданную ему в кайфынском ямыне. Тот пригласил Цзян Пина к себе в кабинет, расспросил про обстоятельства дела, поднялся в присутственный зал и распорядился ввести преступника.

Хуа Чун не отпирался и сразу признал себя виновным. Начальник уезда составил надлежащую бумагу, и Хуа Чуна отправили в столицу. Вернулись в столицу и Цзян Пин с Хань Чжаном и Лун Тао. Цзян Пин первым явился в ямынь и рассказал обо всем, что приключилось с ним за это время.

Гунсунь Цэ представил первому министру Хань Чжана, и из кабинета они направились в присутственный зал, где уже были накрыты столы.

Когда все сели, Гунсунь Цэ сказал:

— Господин министр повелел мне составить доклад о поимке Хуа Чуна, в коем упомянуть брата Ханя, доставившего преступника в столицу. Можно надеяться, что брат Хань будет осыпан высочайшими милостями.

Так оно и получилось. Утром Бао-гун представил государю доклад, Сын Неба тотчас распорядился вызвать Хань Чжана и пожаловал ему должность и звание.

Спустя несколько дней в столицу прибыл Дин Старшин с матерью и сестрой.

Мы не будем рассказывать о том, как в первый же счастливый день отпраздновали свадьбу Чжань

Чжао, заметил! лишь, что после свершения брачного обряда Чжань Чжао пригласил матушку Дин к себе погостить. Сразу же после Нового года матушка объявила, что намерена возвратиться домой. Но герои ни за что не хотели отпускать Дина Старшего. То один устраивал проводы, то другой, и прошло много дней, прежде чем ему наконец удалось тронуться в путь.

Вернувшись домой, он встретился с Храбрецом с Севера и рассказал ему о своих друзьях из кайфынского ямыня. Храбрец выслушал его и сказал:

— Ну, а теперь разрешите вас поблагодарить за гостеприимство — мне пора уходить.

— Отчего вы торопитесь, дорогой брат? — спросил Дин Старший.

— Я слаб здоровьем, и долгое безделье мне вредно, — ответил Храбрец.

Шел Храбрец медленно, да и куда было ему торопиться? Но вот однажды добрался он до уезда Жэньхэсянь и тут увидел густой сосновый лес. Среди деревьев торчал высоченный шест. Храбрец углубился в чащу и вскоре очутился перед храмом. Над входом висела доска с надписью: «Храм Паньгу». [53] Храбрец поднялся в главный зал, но едва успел поклониться статуям святых, как в зал вошел монах лет тридцати и приветствовал Оуян Чуня.

53

Паньгу почитался в Китае как демиург, первопредок, отделивший небо от земли. Изображался в облике пса или в виде чудовища с головой дракона. Считалось, что он дал жизнь всему сущему на земле: его дыхание стало ветром и облаками, голос — громом, левый глаз — солнцем, правый — луной, его конечности и костяк — четырьмя сторонами света и пятью великими горами, кровь — реками, жилы и вены — дорогами на земле, мясо — почвой, волосы — звездами, растительность на теле — травами и деревьями, зубы и кости — золотом и каменьями, пот — дождем и росой, а паразиты, что были у него на теле, — людьми.

— Где сейчас настоятель? — спросил Храбрец.

— У себя в келье. Он вам нужен?

Монах проводил Храбреца в зал, и вскоре туда вошел настоятель — старик лет семидесяти, с лицом юноши, добрый и крепкий. Звали его Цзин-сю. Оуян Чунь очень понравился настоятелю, и тот пригласил его провести несколько дней в храме.

И вот как-то утром в храм явился студент-конфуцианец, худой, в истрепанной одежде. Он низко поклонился и смиренно произнес:

— Я беден, жить мне не на что, не примете ли несколько парных надписей, [54] я сам их написал.

54

Парные надписи. — С древних времен в Китае было принято украшать дома, храмы и общественные здания образцами каллиграфии. Особо ценились парные надписи из двух частей, вешавшиеся по обеим сторонам дверей или окон, содержание которых было составлено по принципу параллелизма.

Настоятель развернул свитки и не сдержал восхищенного возгласа.

Если вам интересно знать, что он сказал, прочтите следующую главу.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

Ду Юн нанимается в учителя. Би-чань пытается его соблазнить. Цинь Чан обрекает на смерть распутную наложницу

Итак, взглянув на надписи, настоятель воскликнул:

— Великолепно! Почерк отменный!

Когда юношу увели во внутренние комнаты, чтобы дать ему умыться и поесть, Оуян Чунь заметил: