Трое из Коктебеля. Природоведческая повесть
Шрифт:
– Наливай, Саша, выпьем со встречей. Бутылек-то мне сосед подарил. Как узнал, что ты едешь, вот и принес. Свой у них виноград, и вино не купленное, руками в дому давлено.
Я наклонил бутыль, налил светлого легонького вина Бабе Бер и себе, и пир начался.
Через час, перекормленный и ублаженный, я с трудом вылез из-за стола и торжественно объявил:
– Спасибо тебе, Баба Бер, великое, давно так вкусно не ел. Ты свои плошки-поварешки пока оставь, я сейчас подарки тебе вручать буду.
Баба Бер встрепенулась,
– Мясорубку новую просила – получи. Это тебе от отца. Очки получай, а еще колбаса гуцульская, твоя любимая, я покупал, а вот еще чайничек заварной и чулки шерстяные… От мамы отрез тебе на платье, она сама выбирала, а лично от меня – фирменные комнатные тапочки. Обрати внимание, на чисто лосевой подошве.
Баба Бер, нагруженная свертками, покрутилась по комнате и наконец свалила всю груду на свою кровать. Прежде всего, к моему великому удовольствию, ухватилась за тапочки. Вертела их так и этак, подносила к самому носу, любовно рассматривала расшитую шелковым разноцветным узором кожу и меховую белую курчавую опушку.
– Ну чисто царские, – восхищенно воскликнула она и стала фартуком тереть и без того блестящую кожу. Потом померила и потопала ногами. – В самый раз. Вот спасибо, вот уважил. Родного внука нет, так ты балуешь, – сказала она и вдруг забеспокоилась: – Ну-ка, материю погляжу, горохами не люблю, старушечий рисунок, ну его, в клетку бы…
Баба Бер быстро развернула сверток и ахнула:
– Мать, поди, выбирала, мой цвет, по моим годам приличный, и клетка крупная, все полней буду выглядеть, как считаешь? – спросила она меня, раскинув материал на груди, прижав его подбородком.
– Отлично, Баба Бер, очень тебе идет, полнит, освежает и даже молодит. Очки померяй.
– Ну уж и очень!.. Давай очки. Спасибо отцу твоему, Илье Петровичу, где их тут закажешь, стекла больно мудреные, говорят.
– Ну как очки?
– И ты, скажи, как постарел, – ошарашила меня Баба Бер, рассматривая мою физиономию, – а без очков я бы и не приметила. Сколько тебе годков сейчас? Поди, под тридцать? – подразнила она меня.
– Не прибавляй – двадцать два.
– А молодая жена где?
– Не сподобился, Баба Бер, бракуют меня девушки. Несерьезный, говорят, не гожусь для уравновешенной, спокойной семейной жизни.
– Еще чего! – вдруг обиделась и сделала губы оборочкой Баба Бер. – Такими будут бросаться, в девках насидятся. Ну, а нам и подождать можно, молодой еще, твое время не вышло. Не бойсь, бобылем не останешься.
– Правильно, Баба Бер, они еще у меня наплачутся, накланяются, – улыбнулся я.
– Ты, Сашенька, спать, наверное, хочешь? Ночью-то в дороге, поди, глаз не сомкнул?
– Спать пока не хочется, я в автобусе подремал. Я на
– А у меня и нет других, – весело сказала Баба Бер и полезла в сундучок за постельным бельем. – Подушка тоже твоя, помнишь, ты ее все за углы сосал, когда мать у тебя мячик отнимала, чтоб грязный в постель не тащил.
– Такой солидный мужчина не мог заниматься таким несолидным делом, – энергично запротестовал я.
– Еще бы! – ухмыльнулась Баба Бер и добавила: – Ты давай устраивайся, а я по хозяйству схожу, курям корму брошу.
– Только ты приходи скорее, посиди около меня, соскучился я.
– Ну уж и соскучился, – не без удовольствия сказала Баба Бер и вышла.
Я влез по лестнице на чердак, достал из чемодана пижаму, переоделся, лег, вытянулся во весь рост и глубоко вздохнул. Дома! Из открытого чердачного окна было слышно квохтание сбегавшихся на кормежку кур, дробный стук падающего на землю зерна и звонкий голосок Бабы Бер: «Цыпь, цыпь, цыпь, клушечки, цыпь, цыпь, цыпь, кормилицы…»
– Улегся? – окликнула меня снизу Баба Бер.
– Залезай ко мне, садись рядышком, беседовать будем.
Баба Бер довольно легко одолела четыре перекладины короткой лесенки и уселась у меня в ногах.
– Как мать с отцом, Сашенька? Здоровы ли? Как живут, все ли по-доброму?
Я стал рассказывать о родителях, подробнейшим образом останавливаясь по просьбе Бабы Бер на всякого рода пустяках, не стоящих, с моей точки зрения, никакого внимания. Она слушала, изредка вставляя свои излюбленные «Ишь ты, как оно обернулось» или «Надо же так случиться». Наконец, я в свою очередь спросил у Бабы Бер, что нового в поселке?
– Да вроде ничего нового… Разве что на нашей улице один хороший человек домик купил помершей тетки Герасименки. С семьей поселился.
– Чем же хороший?
– А как же: трезвый, рукастый, все может, в семье у него мир да лад, да и сосед добрый, чего ни попросишь, – сделает и денег берет не так чтобы очень, а если что по пустякам, так и вовсе ничего не возьмет. А наши-то местные деды, которые в соседях, что творят? Пообещает помочь и не придет, или деньги возьмет загодя, пропьет, и спросу с него нет, или сделает так, что потом три раза за ним переделаешь.
– Они знаешь, по какому принципу работают? «Хорошо сделаешь – клиента потеряешь!»
– Как это? – не поняла Баба Бер.
– Если он сделает хорошо, то ты к нему с этим больше не пойдешь, а если плохо, еще не раз накланяешься, так и держат клиента на веревочке.
– Да уж, – согласилась Баба Бер, сокрушенно покачала головой и опять про соседа: – Жена у него баба сердечная, работящая, и ребятишек трое, мал мала меньше, погодки. Увидишь при случае.
– А с отдыхающими у тебя как?