Трое из Коктебеля. Природоведческая повесть
Шрифт:
Счастье – это быть с природой, видеть ее, говорить с ней (Л.Толстой).
Мы не получили Землю в наследство от предков, мы одолжили ее у наших детей (из журнала «Человек и природа»).
Потомки никогда не простят нам опустошения Земли, надругательства над тем, что принадлежит не только нам, но и им по праву (К.Паустовский).
Это была последняя цитата. Дальше шли несколько стихотворений и некоторые соображения Алексея Николаевича практического характера на ту же тему. Я прочел их и крепко задумался, стоит ли говорить Алексею Николаевичу, что я без его разрешения читал его записи. Долго колебался, но потом решил, что скажу: «Что же теперь поделаешь? Ничего не изменишь, но может быть, я заслуживаю снисхождения,
С.Островой
Кромсаем лед,меняем рек теченье,твердим о том, что дел невпроворот…Но мы еще придем просить прощеньяу этих рек,барханов и болот,у самого гигантского восхода,у самого мельчайшего малька…Пока об этомдумать неохота.Сейчас нам не до этого пока.Аэродромы, пирсы и перроны,леса без птиц и земли без воды…Все меньше — окружающей природы.Все больше — окружающей среды. Пока не поздно,На скрещеньях дорог.Лесных,Полевых,Горных,Межзвездных,Надо бы начертать:«Если заметитеОсквернителейНашей легко ранимой природы(Короеда или мелкую тлю.Огонь, подбирающийся к деревьям,Или обычного разгильдяяИз племени Homo turistica.Который тоже способен на всякое…) —Скорее звоните в пожарную охрану,В милицию.На станцию «Скорой помощи»,Даже самому Богу —Звоните,Звоните,Звоните!»Конечно же, вышеприведенные тексты и стихотворения адресованы взрослым читателям, но кое-что я нашел в записях Алексея Николаевича и для детей. Вот стишок крымского поэта В.Орлова в сокращенном виде:
Если деньги накопить.Можно многое купить,Дом, одежду и завод.Самолет и пароход.Но нельзя купить росу,Птичье пение в лесу,И не спрятать в кошелекРодничок и тополек.Понравилась мне и коротенькая зарисовка Е.Дунской:
…И с нами ничего худого не случится.Покуда легкий пар клубится над водой,Покуда снег идет…ИВ самом конце своих записей Алексей Николаевич пишет: «Надо поговорить с учительницей первоклашек Верочкой Олейниковой. И еще одна для нее же выписка. Автор Л.Леонов: "Дети должны стать защитниками природы, а не нахлебниками ее, не жестокими разорителями лесного уклада, должны всегда чувствовать в себе человека, покровителя более слабых созданий природы – тех, что чирикают, плещутся, просто зеленеют". В разговоре с ней я могу сослаться на ряд европейских стран, где курс охраны природы читается и для тех, кто "в первый раз в первый класс". Она умная, чуткая… Она поймет…».
Алексей Николаевич и его верноподданные
Я думаю, я мог бы жить с животными, они так спокойны
и замкнуты в себе,
Я стою и смотрю на них долго-долго.
Они не скорбят, не жалуются на свой злополучный удел,
Они не плачут бессонными ночами о своих грехах…
…Знаменья есть у них, что они – это я.
Хотел бы я знать, откуда у них эти знаменья,
Может быть, я уронил их нечаянно, проходя по той же
дороге в громадной дали времен?
На следующее утро, захватив выписки Алексея Николаевича, я вновь пошел к нему и вновь его не застал. Сосед окликнул меня через забор и сказал:
– Николаич на берегу, наживку ловит, на рыбалку завтра собирается. Туда идите, – он неопределенно махнул рукой.
Я поблагодарил его, направился к берегу и пошел вдоль него по направлению к Кара-Дагу. Море лежало спокойное и умиротворенное. Короткие, чуть слышные всплески волн лениво зализывали мои следы, оставляя на мелкой мокрой гальке обрывки водоросли цистозиры и прозрачные ошметки медуз, растерзанных, вероятно, недавним штормом. В воздухе стоял густой запах водорослей. В их темных тугих валках жило множество юрких морских блох. Стоило поддеть водоросли ногой и потревожить их, как маленькие прыгучие существа сразу же прятались поглубже, не давая ни поймать, ни рассмотреть себя. Местные мальчишки ловили на них всякую рыбью мелочь: ярко раскрашенных зеленушек, серебристых окуньков-недомерков и пучеглазых головастых бычков.
Я вспомнил, как принес однажды целую коробку, битком набитую этими блохами, домой и поставил ее до утра в сарай к Бабе Бер, прикрыв сверху половинкой кирпича, и как потом кирпич этот кто-то сдвинул, а куры распотрошили всю коробку и с великим удовольствием склевали всех блох – плод моего двухчасового упорного труда под раскаленным солнцем. Никогда до этого я не был так настойчив и терпелив и все-таки набрал этих проклятых блох, и – на тебе! Я ревел от обиды и обещал Бабе Бер перевешать всех ее кур, а Баба Бер кивала головой и говорила: «А как же их не перевешать, окаянных, за такое хулиганство. У-у-у, ненажоры, навязались на нашу с Сашей голову».
А потом я вспомнил, как поймал морского дракона и наколол палец о шип на его спинном плавнике и как распухла у меня рука, а мама и Баба Бер лечили меня примочками из софоры. И как однажды на берегу после шторма лежал крошечный мертвый дельфиненок, гладкий, холодный и упругий, как туго накачанная резиновая сигара, и мордочка у него была забавная и длинноносая, и хвост какой-то птичий. И как всем его было жалко, а потом мы с ребятами решили ему устроить пышные похороны. Витька Щадренко – мой главный, как говорила Баба Бер, супротивник, сказал, что его надо похоронить на берегу, а я ответил, что так как это морской ребенок, то и погребение должно состояться в море, согласно морским обычаям и законам. Этот глубоко принципиальный конфликт можно было разрешить только дракой. Она и состоялась, в результате чего посрамленный Витька забежал на скалу и грозился оттуда спихнуть на нас здоровенный валун. Я и мои сторонники привязали к хвосту дельфиненка камень, отплыли далеко от берега и опустили его там, и он медленно и торжественно погружался на дно хвостом вниз, а мы густыми голосами гудели какое-то подобие похоронного марша.
Потом мы по очереди ныряли к нему на дно и выложили круг из камней, обросших цистозирой. Все получилось красиво и здорово. Дельфиненок «стоял» в воде в строгом черном траурном фраке, в «прорезе» которого сверкала белая манишка. Одинокий и элегантный, он гордо поднял вверх мертвую голову, вокруг него тихо шевелились водоросли, а на дне в почетном карауле застыли в черных «рубашках» камни. На следующий день подул сильный ветер. Начался шторм, и, когда море успокоилось или, как говорят в Крыму, «легло», мы уже не могли найти ни дельфиненка, ни «могилы», организованной нами из сострадания к погибшему морскому детенышу.