Трое в штатском. Книга первая

На пункт дежурному по городу поступил звонок. Сообщалось, что похищен человек. Информация поступила в главное управление Московского уголовного розыска.

Из формальной, непроверенной информации, какой поступает море, превратилась в требующий немедленных действий сигнал, когда прошел еще один звонок. Звонивший сообщил, что видел, как несколько мужчин тащили тело в подвал подмосковного крематория.

Очень скоро мне пришлось стать прямой участницей невероятных событий. А ведь по началу этот день ни чем не отличался от других.

Чудовищно жаркое лето навалилось на шипящий, мурлыкающий миллионами автомобильных двигателей, грохочущий каблуками, ботинками, чмокающий шлепанцами, с тяжелым душком выхлопного марева город.

Открытое настежь окно не помогало совершенно. Из него тянуло то бензином, то гарью, а то вдруг обдавало неясно откуда взявшейся сыростью и тиной. Единственное чего не дарил воздух, это прохлады. Ни капли свежего кислорода за весь день, ни единого полноценного вдоха, ни секунды жизни. И пусть после всего этого технического ужаса кто-нибудь скажет мне, что человечество не склонно к суициду. Склонно, еще как склонно, но оно не просто хочет разорвать связь с этим миром, оно старательно мучает себя напоследок, душит, выкручивает суставы, само над собой смеется и плачет одновременно.

И вот сейчас я, достойная представительница катящегося в ад мира, сижу за рабочим столом, тупо пялюсь на круглые, кофейного цвета часы над дверью, тру сухие как наждак ладони и чувствую, как у меня от жары кожа отклеивается от костей. Я больше не человек. Я загипнотизированный робот. Если бы можно было загипнотизировать робота, то из соответствующей лаборатории выползла бы высушенная, прозрачная сомнамбула Василиса Васильевна Ермолаева, совершенно не способная к потовыделению, в силу чего при любой температуре свыше двадцати пяти градусов превращающаяся во всенародно известную и любимую закуску к пиву, типа – вобла.

Секундная стрелка мучила циферблат своей ленью. Походкой, приговоренного к смерти через соковыжималку, она конвульсивно брела по кругу, навевая тоску и уныние. И ведь это она, эта тонкая неповоротливая гадость бросила вызов вечности. Нахалка.

Еще целых десять минут. Настоящая пытка. Если стрелка сейчас остановится, сердце тоже встанет. Одно спасение – не смотреть. Кое-как удалось повернуть пересохшую шею. Взгляд стеклянных глаз упал в угол напротив, обжегся о выгоревшие, полуотслоившиеся обои и сполз на рабочий стол, одиноко покосившийся в углу под много килограммовым сооружением из пыльных папок, старых чертежей, булавок, скрепок и прочей осиротевшей канцелярии.

Совсем недавно отдел понес очередную утрату в лице старенького, желтого человека просидевшего здесь несколько десятилетий. Его выкинули как старую скрепку, на заслуженную позорную пенсию. Он сопротивлялся и даже плакал. Во всяком случае, мне кажется, я его как-то на этом почти поймала. Был бы он помоложе, сил бы хватило сохранить любимую работу, но пенсия как маньяк в подворотне ловит самых слабых и беззащитных. Забавно, я была его начальником (хоть и формально, просто в силу образования), но даже не знаю его полного имени. Только так – Виктор и все. Хороший, добрый, очень мягкий, безотказный человек, всегда готовый прийти на помощь, чем в свое время, я, да и не только я, частенько пользовалась. Он был маленький, цвета желтых, посеревших от времени обоев за его спиной с круглой, смешной головой из которой торчало три седых волоска. Никогда не раздражал, и вообще был незаметным, но всегда готовым прийти на помощь, когда нужно упорхнуть по своим делам или разобраться в сложной ситуации рабочего порядка, тут Виктор всегда тут как тут и на него можно положиться, он не подведет, тут он вдруг твердый как скала. И вот его нет. И что-то до щемящей боли в груди ушло из кабинета, что-то очень важное, уютное, что-то человеческое что ли. Все-таки брежневские времена дали производству и соответствующим отношениям своеобразную атмосферу семейственности в лицах вот таких Викторов. И это очень чувствуется, когда они вдруг исчезают. Вдруг из легкой беззаботной игры работа превратилась в холодное, бездушное ремесло. И что самое отвратительное, эта высушенная коробка кабинета, вдруг превратившаяся в хрупкий деревянный спичечный коробок, мне нравится. Внезапно стало понятно, что помимо выполнения обязанностей, человек должен еще и получать за это выполнение деньги. Если с Виктором мы играли в надувание начальства, а начальство в свою очередь надувало нас, то сейчас я прихожу сюда только за деньгами. Мир рушится и обваливается в Тартар серо-желтыми осколками. Все давно заволокло пылью человеческого равнодушия.

Стрелки на часах выстроились

в прямую линию. Теперь все жестко. Шесть часов, конец работы, начальник сказал зайти в конце, значит ровно в шесть. Вчера мы выполнили частный заказ, и я лично очень рассчитываю, что с вознаграждением не будет заминок. Сегодня пятница, у меня на носу выходные, нет никакого желания встретить их с пустым кошельком. Казенного аванса уже нет, зарплата еще не скоро, а работу мою, во всяком случае, на уровне местного начальства приняли, иначе вызвали бы раньше условленного часа. И если я сейчас не получу хоть какой-то авансик за свою «халтуру», начальник получит достойный скандал. Он меня знает, лучше меня не злить, особенно в жару.

Я встала из-за стола, бумаги уже давно приведены в порядок (старые привычки собираться домой еще в рабочее время неискоренимы, как размер официальной зарплаты), взяла сумочку. Первый шаг осторожный, я жду, что сейчас прах моего изможденного тела осыплется к каблукам. Нет, туловище, как ни странно, осталось на месте. Последний раз смотрюсь в зеркало, прикрепленное к боковой стенке песочного цвета шкафа, поправляю волосы, хочется еще что-то осмотреть, проверить, но на большее нет сил, прозрачный труп в отражении не вызывает эйфории.

– А, Василиса Васильевна, – вечно яркая и звонко суетливая женщина все из тех же раритетно нафталиновых времен когда секретари не соблазняли своих начальников, а были им безоговорочно преданы, через таких прорваться в святая святых можно только со стрельбой и на последнем издыхании. Она профессионал, видит во мне потенциально способного на это врага и как правило, при моем появлении либо встает поливать цветы, либо освобождает руки и разворачивает пухлые от вечного сидения колени, готовясь к прыжку. Я на нее не злюсь, у нее все это давно на рефлексах и безотчетно. Я для нее опасна и она готова к бою. Нет, все-таки забавные они – эти строители коммунизма. Причем в нашем НИИ это можно воспринимать буквально. Ведь я работаю в отделе, где проектировали множество заводов своими стальными конвейерами тащивших страну по дороге величайшего в истории строительства. Строительства коммунизма. Социализм построили, решили немного, что-то, где-то переделать, перестроить и в 85-м вся вавилонская башня взяла да обвалилась. И опять все говорят на разных языках, друг друга не понимают. Яркий пример тому вот эта размалеванная в стиле Пикасо Надежда Романовна, при взгляде на которую человек легко может потерять то самое, чему положено бы умереть последним. Я ее понимаю плохо, она меня не понимает совершенно. Я для нее враг, дитя смутного времени, каждым своим появлением напоминающее о явлении миру великого хаоса. Единственно, что Надежда Романовна не может взять в толк, это зачем я все еще прикидываюсь инженером, вместо того, чтобы занять, наконец, положенное мне место где-нибудь на «Тверской».

– Здравствуйте, Надежда Романовна, – я не стала по своему обыкновению изображать рабскую покорность, в которую секретарь никогда не верила, а напрямую устремилась к тяжелой, обтянутой дерматином двери. Разруха заглянула уже и сюда, кое-где выскочили облицовочные гвоздики и дерматин топорщился несимметричными одутловатыми подушками. – Михаил Кузьмич у себя? – Я притормозила на пороге, не без удивления воззрившись на не пожелавшего кинуться наперерез секретаря.

– Да, он вас ждет, – ядовито испустила шипение Надежда Романовна, демонстративно отвернувшись к допотопной печатной машинке, давно лишившейся всех эстетических украшений из пластмассы, зияющей своим черным нутром. В устах секретаря фраза «Начальник ждет», в адрес младшей по рангу рабсилы, явный вызов.

Похоже, начальник уже пару раз интересовался, не пришла ли я. Либо это очень хорошо, либо очень плохо. Я привыкла готовиться к худшему, так что не сбрасывая с лица зверской решительности, выдавила:

– Мне назначено на шесть, – и вошла в кабинет.

Михаил Кузьмич сидел за своим необъятным столом, прорубившим подобно комете несколько витков времени. Бог знает, что появилось раньше кабинет или этот стол. Сам же Михаил Кузьмич, нервно выстукивающий на полировке помесь победного марша с усталым стуком дятла, это всего лишь пыль времен, которую легко сдует очередным витком истории. Едва я осветила простор сухого как фанера кабинета своим появлением, начальник вскинул лысую морщинистую голову, счастье растеклось по его, напоминающему по цвету и блеску, продолжение стола лицу.