Трое в штатском. Книга вторая
Шрифт:
– Кажется, я испортил вам вечер, – сказал он, не теряя своей грустной улыбки. – Домой?
– Я могу сама…
– Да нет, – он торопливо перебил меня. – Я уже свободен. Нам нечего здесь делать. Если уж я мог испортить вам настроение, то, похоже, я с этим справился.
Я повернула голову в сторону выставки. Пожарные, не торопясь, скручивали шланги, некоторые курили. Похоже, ажиотаж уже спал, и печальное событие стремительно погружалось в пучину все пожирающего прошлого.
– Кто там погиб? – спросила я.
Звездин ответил не сразу.
– Что случилось, то случилось, Василиса Васильевна, – произнес он. – Есть вещи, которые не возвращаются и не поправляются, о них просто не надо думать.
– Вера, – сказал я то, что не хотела слышать и думать.
– Я отвезу вас домой.
– Боже мой, – я еще не до конца осознала всего того, что сегодня случилось, но уже была уверена, что, наверное, мне сегодня будет плохо. Мне уже плохо.
– Что поделаешь, – Звездин кашлянул. – Такие вещи иногда случаются. Никто из нас не застрахован от несчастий. Извините, Василиса, что невольно втянул вас…
– Я ее даже не знала. Я видела ее раз в жизни, но она была такая… – я замолчала не находя слова.
– Живая, – сказал Звездин. – Она всегда была живая… Василиса, попытайтесь просто не думать об этом. Ой беда, ну зачем я вам сказал…
– Вы не в чем не виноваты, – отрезала я. – В подобных вещах никто не властен. Успокойтесь.
Мы въехали в мой переулок, когда уже начало смеркаться. Звездин плавно притормозил у подъезда. Прощание не заняло много времени. Он предложил зайти и побыть какое-то время со мной, я отказалась. Спасибо ему, конечно, но я из тех, кто предпочитает побыть одной, когда плохо. Договорились, что он позвонит, на том и расстались.
Вечер прошел все же спокойно, удалось отвлечься. Почитала и быстрее уснула, а вот следующий день не задался сразу. Во-первых, отключили горячую воду, во-вторых, забыла сумку… сумку! И сразу поняла, что голова сегодня работать отказывается, где-то летаю. Пришлось возвращаться, смотреться в зеркало. Только вышла, вызвала лифт, первый же шаг и хрясь, каблуку конец. И снова домой, переобуваться, смотреться в зеркало… и, черт побери, это были мои последние приличные туфли! На работу я ехала уже в самом что ни на есть «прекрасном» расположении духа.
В метро, какой-то стремительный пенсионер ушиб мне плечо необъятным рюкзаком, в котором легко уместилась бы я сама вместе со всем своим отделом, разве что весили бы мы меньше. На работу я пришла запыхавшаяся и растрепанная, совершенно не готовая что-либо строить, только разрушать. Наверняка кому-нибудь я бы разрушила настроение, если бы спустя пол часа ко мне не ворвалась Маринка с выпученными глазами и не завопила, что жизнь ее разрушена, что смысла продолжать сопротивление невзгодам больше нет, что все эгоисты и справедливости нет. Пока она метала громы и молнии, я поняла, что мне стало лучше. Во всяком случае, похоже, кому-то
– Что случилось, Мариш? – Успела спросить я, пока она переводила дыхание.
– Учеба, работа, планы, муж, дети, внуки, – вдруг что-то вспомнила. – А кругосветное путешествие! Я хотела съездить в кругосветное путешествие. Это же была моя мечта! Все, – и она осела.
– Может еще получится? – Робко поинтересовалась я, боясь тревожить ее в момент, когда она лишилась мечты.
– Нет, все, – она покачала головой. – Конец.
– Что случилось? – Вновь поинтересовалась я.
– Жизнь закончена.
– Так серьезно?
– Все плохо, все очень серьезно…
– Да что произошло-то?
– Мне звонила милиция, – упавшим голосом подытожила Маринка.
– И что? – Я ждала продолжение, но по лицу Маринки можно было заключить, что все самое страшное уже сказано, а мой дополнительный вопрос лишь проявление не вменяемости. Но я настаивала:
– По поводу чего звонили?
– Ну, – Маринка развела руками, свела брови. Похоже суть разговора зацепилась в ее памяти значительно хуже самого факта звонка. – Ну, как… – мямлила она. – Так, это… а, ну… про выставку… а, ну да! Когда мы пришли, когда ушли…
– И?
– И все, – Маринка пожала плечами. – Какая разница, – она села на стол. – Мне конец. – Посмотрела на меня. – Тебя я не выдам.
– Спасибо.
– Наверное что-то украли. – Продолжала замогильным голосом рассуждать Маринка. – А у меня даже алиби нет. Все, это конец. Уж я-то знаю, у нас это быстро делается, не то что в какой-нибудь задрипанной Америке. У нас сразу – десять лет без права переписки. – Маринка умолкла, погрузившись в глубокий траур.
– Мариш, – произнесла я. – Что ты мелешь. Сейчас не те времена. – Я напрягла логику и все знания в этой области. – Точно, сейчас можно переписываться. Переписку не запрещают.
– Писать можно? – Маринка подняла на меня два океана тоски.
– Какую переписку? – До меня только что дошел смысл нашей беседы. – Какие десять лет!? Что ты несешь?
– Что я несу. – Она надула губы, по-моему, собираясь разреветься. – Ничего я не несу!
– Маринчик, да ты чего, – я подняла со стула свою пересушенную духотой кабинета арматуру, подошла, взяла Маринку за плечо. – Ты с ума сошла. Думать не о чем, вообще.
– Как же не о чем, – под глазами блеснула жемчужинка слезы. – Милиция так просто не звонит.
– С ума сошла, – я не сдержала улыбки. – Пошли курить.
– Курить? – Она шмыгнула носом.
– Пошли, пошли, – я стащила ее со стола. – Я знаю, почему тебе звонили. На выставке был пожар, я там была.
– Пожар?
– Да, выставка горела.
– Горела? – Маринка захлопала ресницами. – Ничего там не горело.
– Горело, горело, я сама видела…
– А почему я не видела? – Маринка принялась напряженно шмыгать носом. – Я еще не совсем идиотка. Ничего там не горело. Там голые тетки и дядьки были, знакомый ваш был одетый…