Трое
Шрифт:
– Это еще цветочки, – произнес Дикштейн бесцветным голосом и снова отвернулся.
– Скоты! – воскликнул Кортоне. По правде говоря, он не знал, что сказать. На лице Дикштейна застыло странное, незнакомое выражение, похожее… на страх. Но почему? В конце концов, все уже позади.
– Зато мы победили, черт возьми! – Он ткнул Дикштейна кулаком в плечо. Тот ухмыльнулся.
– Это да. Так каким ветром тебя занесло в Англию? И как ты меня нашел?
– По пути в Буффало мне удалось сделать остановку в Лондоне. Я заглянул в Военное министерство… [1] – Кортоне запнулся: он отправился туда, чтобы выяснить, где и как погиб Дикштейн. – Они дали мне адрес в Степни. Когда
1
Военное министерство было образовано в Великобритании в 1857-м; в 1964 году вошло в состав Министерства обороны. (Здесь и далее – примечания переводчика.)
– Томми Костера.
– Ага. Ну вот, после двадцати чашек слабого чая и пересказа своей биографии он отправил меня по другому адресу, за углом. Там я познакомился с твоей мамой, выпил еще чая и выслушал еще одну биографию. Когда я наконец выяснил твой адрес, ехать было уже поздно, так что пришлось ждать до утра. Но у меня всего несколько часов – мой корабль отплывает завтра.
– Демобилизуешься?
– Через три недели, два дня и девяносто четыре минуты.
– И что собираешься делать дома?
– Продолжу семейный бизнес. За последние пару лет выяснилось, что я – прирожденный делец.
– А что за бизнес? Ты никогда не рассказывал.
– Грузоперевозки, – коротко ответил Кортоне. – А ты-то как сюда попал? И как тебе вообще пришло в голову поступить в Оксфорд? Что изучаешь?
– Иврит.
– Шутишь!
– Я немного умел писать на иврите, еще до школы, разве я тебе не говорил? Мой дедушка был настоящим грамотеем. Он жил в вонючей каморке над булочной на Майл-Энд-роуд. Я приходил к нему каждые выходные, с тех пор как себя помню; но я не жаловался – наоборот, было здорово. Да и потом, что еще можно изучать?
Кортоне пожал плечами.
– Ну, не знаю… Атомную физику или экономику, например. Зачем вообще учиться?
– Чтобы стать умным, счастливым и богатым.
Кортоне покачал головой.
– Ты не меняешься – все такой же чудик. А девчонки тут есть?
– Очень мало. К тому же я занят.
Кортоне заметил, что Дикштейн покраснел.
– Враки! Да ты влюбился, чучело! Кто она?
– Ну, если честно… – Дикштейн помолчал. – Шансов у меня все равно нет. Профессорская жена экзотична, интеллектуальна и безумно хороша собой.
Кортоне скептически поджал губы.
– М-да, звучит безнадежно.
– Я знаю, но все же… Да ты сейчас сам увидишь.
– Я? Где?
– Профессор Эшфорд устраивает коктейльную вечеринку, и я приглашен. Как раз собирался выходить, когда ты заявился, – объяснил Дикштейн, надевая куртку.
– Коктейльная вечеринка в Оксфорде, – протянул Кортоне. – Будет что порассказать дома, в Буффало!
Утро выдалось солнечным, но холодным. Бледные лучи омывали желтоватую каменную кладку старых зданий. Приятели шли в уютном молчании, засунув руки в карманы, чуть сгорбившись от напора ледяного ноябрьского ветра, завывающего в переулках. Кортоне бормотал себе под нос: «Дремлющие шпили [2] , мать твою…»
2
«Город дремлющих шпилей» – прозвище Оксфорда, заимствованное из поэмы Мэтью Арнольда «Тирс».
На улицах было почти пустынно. Заметив на противоположной стороне верзилу в шарфе с эмблемой колледжа, Дикштейн указал на него.
– Смотри, вон русский идет. Эй, Ростов!
Тот поднял голову, помахал им и перешел через дорогу. Он оказался длинным, нескладным, в костюме не по росту. Кортоне уже начало казаться, что в этой стране все тощие.
– Ростов
3
Б е й л л и о л – один из наиболее известных колледжей Оксфордского университета. Основан в 1263 году; назван в честь основателя, Джона де Бейллиола.
Русский энергично кивнул.
– Как не выпить на дармовщинку!
– Вы тоже изучаете иврит? – спросил Кортоне.
– Нет, я изучаю буржуазную экономику, – ответил Ростов.
Дикштейн расхохотался. Кортоне не понял юмора.
– Ростов из Смоленска, – объяснил Дикштейн. – Он у нас член КПСС – Коммунистической партии Советского Союза.
Кортоне все еще не улавливал сути.
– А я думал, из СССР никого не выпускают.
Ростов пустился в долгие, запутанные объяснения про отца, служившего дипломатом в Японии, когда началась война. Выражение его лица было серьезным, но временами в уголках губ пряталась хитроватая усмешка. Несмотря на весьма средний английский, он умудрялся разговаривать в снисходительной манере. Кортоне отключился и стал думать о том, как бывает в жизни: полюбишь человека, словно родного брата, сражаешься с ним бок о бок – и вдруг он пропадает и принимается учить иврит, и ты понимаешь, что на самом деле никогда его толком и не знал.
– Ну, ты решил насчет Палестины? – спросил Ростов у Дикштейна.
– А что с Палестиной? – встрял Кортоне.
Дикштейн нахмурился.
– Пока не знаю.
– Ты должен поехать! – убеждал Ростов. – Только создав свою национальную территорию, евреи помогут разбить останки Британской империи на Ближнем Востоке [4] .
– Такова линия партии? – поинтересовался Дикштейн, слегка улыбаясь.
– Да, – серьезно ответил Ростов. – Ты же социалист…
– В некотором роде.
4
Речь идет о Британском мандате в Палестине (1922–1948), целью которого было провозглашено исполнение Декларации Бальфура и создание в Палестине национального дома для еврейского народа.
– …а новое государство должно быть социалистическим!
Кортоне не верил своим ушам.
– Да ведь там же бойня! Господи, Нат, ты только вырвался от нацистов!
– Я еще не решил. – Дикштейн раздраженно тряхнул головой. – Пока не знаю, что буду делать. – Похоже, ему не хотелось об этом говорить.
Они шли быстрым шагом. У Кортоне замерзли щеки, хотя в зимнем обмундировании было жарко. Остальные двое начали обсуждать свежий скандал: некоего Моузли – имя ни о чем не говорило Кортоне – уговорили въехать в город на грузовике и произнести речь у памятника святым мученикам. Как выяснилось, Моузли был фашистом. По мнению Ростова, инцидент доказывал, что социал-демократия куда ближе к фашизму, чем к коммунизму. Дикштейн же видел в этой истории обычный студенческий выпендреж.
Кортоне молча наблюдал за спорящими. Странная это была пара: высоченный Ростов, шагающий широко, словно на ходулях; слишком короткие штанины полоскались на ветру, как флаги, полосатый шарф напоминал повязку; и миниатюрный Дикштейн с огромными глазами в круглых очках, похожий на семенящего скелета. Кортоне интеллектом не блистал, но пустой треп различал с ходу на любом языке. Ни один из них не верил в то, что говорил: Ростов заученно повторял расхожую догму, а за показным равнодушием Дикштейна скрывались совсем другие, более глубокие чувства. Смеясь над Моузли, Дикштейн походил на ребенка, который смеется над своим ночным кошмаром. Спор велся аргументированно, но без огонька, словно дуэль на тупых мечах.