Троглобионт
Шрифт:
– Не нужно… убери телефон. Павлов говорил с Градовым на день позже – телефонисты не могут определить точку… и даже станцию приема, а тебе спасибо за… – генерал помедлил, хотел сказать: «За откровенность», и всё же сказал не то, что хотел, – Спасибо за помощь.
– А может они к финнам попали?
– Нет, финны у нас на связи… с их стороны никого нет… Ты как-то странно на меня смотришь.
Супруги помолчали, глядя друг на друга. Лида, действительно, смотрела на мужа слегка блестящими глазами.
– А спишь ты где? Не в казарме надеюсь.
Генерал засмеялся.
– Нет… не в казарме…
– Ну, покажи! Пошли, пошли… показывай.
Минут через двадцать
Коварные трусики она спрятала в сумочку.
Добравшись до дома, она почти сразу легла в постель и тут же уснула. Ей снились немцы с автоматами и засученными по локоть рукавами. Она пряталась от них по кустам в лесу, как Женя из фильма про тихие зори.
9. Ахтунг!
Курт Хейнер долго и с удовольствием мыл руки. Жестяной бак с краником казался здесь символом домашнего уюта. Здесь, то ли в русской, то ли в финской Карелии было совсем тихо, и о войне ничего не напоминало. Под Смоленском, откуда он благополучно убыл в связи с тяжелым ранением, такого комфорта не было.
Вообще-то он считал себя счастливчиком, по крайней мере, в эту войну.
Курт служил в вермахте с тридцать девятого. Почти сразу попал в Польшу, но звуки боя слышал только издалека, из второго эшелона. Побывал в Бельгии и Франции. Самым тяжелым воспоминанием того времени была скучнейшая подготовка к параду в Париже, но на сам парад он не попал, даже не знал, состоялся ли он вообще, потому что их дивизию срочно перебросили обратно в Польшу. Тут ему повезло, хоть и не так сильно, как хотелось бы – больше двух месяцев после 22 июня он просидел в военном лагере на переподготовке. Курт не был кадровым военным, служил на инженерной должности при штабе и, собственно, только в это время, как откровение, познал для себя некоторые тонкости военного дела, но числился-то он уже два года во фронтовых условиях. Поэтому, после учебы, получил чин оберлейтенанта и стал настоящим ротным командиром.
Сразу после этого начались его три круга ада. Еще в Польше, наблюдая за поездами с фронта, он перестал верить гебельсовским киноагиткам. Если там всё так хорошо и легко, как показывают в бодрых киножурналах, откуда берется столько раненых? Попав на этот фронт недалеко от Смоленска, он понял откуда. На первом круге, сменив растрепанных на позициях эсесовцев, он, с вверенными ему свеженькими, хорошо одетыми солдатами, получил приказ занять деревню Никольскую (это название до сих пор снилось Курту в ужасных снах). Через три дня дивизию сняли с фронта на переформирование. От роты Хейнера к этому времени осталось пятнадцать человек, вместе с ним и каптенармусом. В Польше им говорили, что идти в атаку против русских легко, потому что у них нет автоматов, а из винтовок они стреляют редко и еще реже попадают. У русских возле деревни Никольская, кроме винтовок, оказалось пять пулеметов и две маленьких пушки.
Второй круг был ничем не легче первого.
А на третьем круге Курту опять повезло. С очередной свежесформированной ротой он занял таки деревню Никольскую, правда, это было километрах в семидесяти восточнее первой. Сначала Курт подумал, что на карте ошибка, перепроверил, оказалось – всё правильно, Никольская. В эту деревню они вошли без боя, вечером. Передовые части стояли на несколько километров дальше, и появилась возможность хорошо отдохнуть – в деревянном доме крепко спится, но на рассвете их поднял грохот близких разрывов. Оказалось, что русские ночью прорвали фронт. Хейнеру всё же хватило
Месяца через полтора, прямо в госпитале Курт Хейнер получил железный крест за уничтожение русского тяжелого танка.
Кость срослась надежно, но, видимо, стала немного короче и, не смотря на хорошее лечение в госпитале и отдых в санатории, хромота так и не прошла. Однако комиссия этой хромоты не заметила и оберлейтенант остался в рядах вермахта, правда, с ограничением по строевой. Вот тут-то где-то в кадрах и вспомнили про его гражданскую специальность, про то, что он по образованию архитектор.
Так вот он и попал сюда руководить десятком деревенских парней в военной форме, производящих ландшафтные работы на секретных объектах вермахта.
Оберлейтенант сполоснул и лицо, потом, зажмурившись, уткнулся в чистое, пахнущее солнцем полотенце. Аккуратно пристроив полотенце обратно на веревочку, он подошел к столу, где уже расположилась его гвардия.
– Хорошего всем аппетита.
– Вам так же, господин оберлейтенант.
Ответили почти хором. Только жополиз Хельмут Кронмайер прогнулся отдельно, он подал начальнику миску с едой, протер вилку с ложкой и положил рядом на салфетку.
– Вам зачтется, Хельмут.
– На том свете… горячими угольками, – вставил свое слово Хайнс Фишер, долговязый немолодой солдат, плотник, с грубым лицом, как будто вырезанным из серого сухостоя, если не топором, то широкой прямой стамеской, – Карл, передай пожалуйста горчицу… ну или, хотя бы, перец.
Солдаты захохотали. Они каждый день смеялись над этой шуткой Хайнса с употреблением разного набора специй, и только Карл Бродерман, толстый большой очкарик, исполнявший по совместительству обязанности повара, относился к этому серьезно. Вот и сейчас он покраснел и, чуть заикаясь, произнес:
– Я вып-просил немного специй в офицерской столовой, но очень мало и всё п-пришлось положить в кастрюлю.
– Чем сегодня кормишь, Карл? – спросил оберлейтенант.
– Бобы со свининой, господин оберлейтенант. Мне кажется, очень в-вкусно.
– Нет, Карл, – опять загнусил Хайнс, – пока ты горчицы не добудешь, я твою стряпню буду есть без всякого удовольствия.
За годы службы Курт не сразу, но полюбил этих простых людей с их грубыми шутками и отсутствием снобизма, присущего почти всем людям, считающим себя утонченными натурами. И сейчас, он не без удовольствия слушал их беззлобную болтовню.
– Карл, ну что это за кофе? Опять морковный? Или это ты так варишь плохо? – это уже Фритц Мейгель решил поиздеваться над толстяком.
Но начальник не дал:
– Ты знаешь, Фритц, последний раз я пил натуральный кофе под Смоленском. На фронте, вообще, прекрасное питание… и порции выбывших на всех делятся. Могу составить тебе протекцию.
– Нет, нет, господин оберлейтенант, – Фритц аж подавился, – я готов пить кофе не только из морковки, даже из жареной крапивы с анисом, лишь бы каждый день видеть Карла и всех остальных за этим столом.