Троица
Шрифт:
Я же помыслил так: дело нешуточное, раз сам чудотворец явился, и уж на этот раз я приступа не пропущу. Пошел я на стену у Пивной башни и там весь день просидел, спускаясь только на обед и на молебен. А еще помогал дрова носить в башню и на стену. Там у нас козы с огнем стоят — котлы о трех ногах со смолой кипящей. Это чтобы еретикам на головы лить.
А вечером я у Иринарха спросил, подлинно ли он видел Сергия чудотворца и будет ли приступ. Он же мне отвечал невразумительно, но гневно.
Тогда я решил ждать хоть всю ночь, со стены не сходить. А ратные
Ночи в третьем часу я нечаянно сном забылся. Вдруг стрельба и крики. Глаза продрал — вижу, зарево, горит острог у Пивного двора, кругом люди бегают. Это литва на приступ пошла. Я же нисколько не испугался, а напротив, преисполнился отваги и ратного духа: храбро смолу в котле поджег, рогатиной ухватил да и вылил весь огонь вниз, сам себя чуть не опалил. А выглянул — внизу никого-то и не было.
Тут я смекнул, что быть мне биту, если эту оплошность мою заметят, и пошел потихоньку прочь. По счастью, в суматохе обо мне забыли.
Стали наши бить литву из всех пушек и пищалей, с башен и с Пивного двора из-за турусов. Отогнали поганых, и острог до конца спалить не дали.
Октября 27-го дня
После этой победы, когда побили мы литву у Пивного двора, все в городе радовались и веселились. А архимандрит Иоасаф со священным собором обошли монастырь ночью по стене с честными крестами и чудотворными иконами, с пением и молением Богу всемогущему. Я тоже шел и факел нес. А враги этому зрелищу удивлялись, даже стрелять по нам забыли: так невредимыми все и прошли.
А иные ратные люди на радостях вина напились сверх меры и буянили; а кое-кто блудодействовал с дочерьми крестьянскими. Своими глазами я это видел и очень душою скорбел. Ведь это грех большой, так святые отцы учат.
Октября 29-го дня
Недолгое было у нас веселье. Теперь богоборцы и еретики вконец на нас разъярились. Залегли, собаки бессовестные, по всем ямам и плотинам прудовым, не дают скотину поить. Теперь у нас что люди, что свиньи, все одну воду пьют, из внутренних прудиков монастырских.
Но это еще не худшее горе. Когда наши на вылазку в последний раз ходили
(дурень, забыл о вылазке этой написать
завтра сделаю
всё некогда!)
поймали некого важного пана и других литовцев. И эти пленники в расспросе с пытки сказали, что ведется под нас подкоп. А под какую стену или башню, того никто не ведает.
Об этом-то подкопе теперь только и разговоры в Троице. Из сыскного приказа дым столбом, и вопли ужасные слышатся. Пленников уже многих до смерти извели. Все не могут дознаться, где подкоп.
В городе теснота и смута, народ как шальной ходит, воевод и начальников почем зря ругают. Воинские люди вино пьют и рожи всем бьют, а иноки добродетельные всех увещевают, ободряют и к праведному смирению призывают.
Иные
Октября 30-го дня
Сведал о тех колодцах. Называют их «слухи». Надобны, чтобы слушать, где какой подземный стук или работа; так воеводы хотят подкоп литовский найти.
Ноября 1-го дня
Боже, боже, смилуйся! Не доведи рабов своих до полного истребления, а эту обитель святую до конечного разорения! Сегодня воеводы собрали весь народ оружный на вылазку, и князь Григорий сказал:
— Знаете все, что литва глубокий ров выкопала напротив Красных ворот, от Сазонова оврага до Сушильной башни. Ров этот досками покрыт и землей сверху присыпан. И, по всему, из этого-то рва и ведут подкоп, чтобы зелье заложить нам под стены и ниспровергнуть их таким сатанинским ухищрением. Пойдем сейчас ко рву, отыщем подкоп и разрушим, иначе всем нам придется испить смертную чашу.
И вот все пошли на брань, а меня снова не взяли, взашей от ворот прогнали. За что я такие обиды и поношения терплю? И самопал-то мой никак не починяется, окаянная дрянь литовская.
Стал я глядеть сквозь подошвенный бой у Сушильной башни, да лучше бы не глядел: горе, горе! Словно ждали нас враги, словно ведали, куда пойдет наша рать, и все пушки на то место заранее прицелили, а сами в засады сели. Наскочили со всех сторон внезапно, и конными, и пешими. Ко рву подойти не дали и без счета наших людей постреляли и порубили.
Побежали наши обратно, торопясь за стенами укрыться, а литва их догоняла и била нещадно, а многих живыми похватали.
Все мы, кто из города смотрел на брань эту злосчастную, слезами обливались, видя такое ужасное избиение православных христиан.
Те же из ратных, кто сумел в город вернуться живым, только стонали да охали, да меж собой лаялись, а многие были ранены и кровью истекали. Я-то сдуру полез к стрельцу Нехорошку, товарищу моему, с расспросами да утешениями. Вот уж не во-время: и по уху получил я поделом.
Теперь в келье сижу и выходить без нужды остерегаюсь, чтобы вовсе без ушей не остаться. Во дворе смута: бабы как полоумные орут, над мужьями своими и сыновьями горестно причитают. И страх всех вконец одолел из-за подкопов. Кроме смерти и мук, ничего уже не ждут.
Если бы не святые благочестивые иноки, добрыми словами народ ободряющие и укрепляющие, думаю, сдали бы нынче город врагам: в таком все великом ужасе и отчаянии.
Ноября 2-го дня
Ночью литва снова к городу приступала с турусами и щитами на колесах и длинными лестницами. Насилу отбились. Я камни бросал со стены и, сдается мне, попал в кого-то.